Шестая станция

«Решили, чтобы за коммунарские деньги покупать книги. И пусть они лежат на окне или столе; кто хочет, пусть читает. Сегодня Петя Столбов принес книжки: Я. Шведов — «Вьюга»; Иван Молчанов — «Борьба»; Макар Пасынок — «Под солнцем»; А. Жаров «Ледоход» — это стихи, тоненькие книжки. И еще другие: Г. Шубин — «Комсомольские рассказы»; Тимофей Мещеряков — «Буденовцы»; А. Фадеев — «Против течения»; М. Колосов — «Тринадцать». А эти книги поинтереснее. Я начал читать их».

* * *

«Спорили о грязи. Сегодня пришла с Михаилом Даша из деревни, посмеялась над нами, послала меня за водой и вымыла полы. И пыль убрала. После того как она ушла, Юра сказал, что мы эксплуатируем ее чувства и это не по-комсомольски. Постановили не допускать, чтобы девушки нам мыли пол, а мыть самим. И вообще все самим делать».

* * *

«Спорили. Если идешь куда по личным делам и хочешь приодеться и надеваешь не свое, то надо спрашивать у того, чье одеваешь, или нет? Юра Кастрицын сделал доклад о том, что по-марксистски — надо спрашивать. Петя Столбов — против. Голосовали. За Юру 6 голосов, за Петра — 4. Постановили: спрашивать. Я голосовал, чтобы спрашивать. Пусть не обижаются».

* * *

«Проводили на рабфак Федю Стоянова. Справили ему за счет коммуны бобриковое пальто и ботинки с галошами. Постановили, чтобы он писал, и ежели ему что нужно — будем посылать, потому что он считается как бы нашим коммунаром все равно».

* * *

«Спорили. Если у кого из ребят есть личная жизнь, то должен он докладывать товарищам или нет. Миша Дайлер сделал доклад, что не должен, но его отвели по случаю его личного интереса. Доклад сделал Петя Столбов — не должен докладывать, не хорошо получится. Голосовали. За Петра — 9, а против — 1. Я голосовал за то, чтобы не докладывать».

* * *

«В ячейке спорили, кого посылать на флот. Много хотело, а из нашей коммуны Амурхан, Карп и Володя Давыдов. Постановили, чтобы послать Амурхана Асланбекова — он очень просился и хороший комсомолец. Теперь у нас в коммуне восемь человек».

* * *

«Приезжала на Волховстройку экскурсия комсомольцев из Москвы. У нас в коммуне ночевало семь ребят с Красной Пресни. Делали доклад про то, как живут ребята в Москве. А Миши Дайлера не было, он ночевал с замоскворецкими ребятами. Ребята ехали за свой счет. Стоит поездка 18 рублей. Взяли только 270 человек, больше не дало мест НКПС, а хотело поехать 600».

* * *

«Бывший коммунар Павел Коренев исключен из комсомола и из комсомольской бытовой коммуны как предатель интересов рабочего класса и шкурник, переметнувшийся к нэпману из-за денег.

Теперь нас семь человек».

* * *

«Спорили. Теперь у нас три койки свободны. Брать нам в коммуну других ребят, которые хотят, но чтобы все не вносить, а только как за квартиру? Так это будет не коммуна, а просто общественная квартира. Постановили, как договорились раньше, так и соблюдать наш устав. Все общее. Единогласно. Я голосовал за то, чтобы общее».

* * *

«Михаил Дайлер убыл из коммуны по причине личной жизни. А еще член совета! Теперь нас всего шесть человек. А в совете остался один Петя Столбов. А чего же выбирать новый, когда нас только шесть! По-моему, если занимаешься личной жизнью, так нечего было записываться в коммуну».

* * *

«Ох, как открывали нашу станцию! Кого только не было! Из Москвы приехали товарищ Куйбышев и товарищ Енукидзе. И Сергей Миронович Киров приезжал. И из самого Коминтерна был — заграничный коммунист товарищ Шмераль. И еще много-много народу. Мыли сами пол и убирали, вдруг правительство возьмет и придет в коммуну. Но не пришли, у них не было времени».

* * *

«В ячейке составляли списки ребят, кто поедет на Свирь строить электрическую станцию — как нашу. Все записались. И постановили просить, чтобы нас всех сразу и вместе. А там мы тоже организуем комсомольскую коммуну. А наша коммуна, значит, тут кончится. Уже приходил товарищ Атарьянц В. А. и сказал, что отдаст наш дом тем комсомольцам, у которых завелась личная жизнь и которые остаются тут работать. А еще тут работы будет много. Но мы все уедем на Свирь. И я тоже. А жалко нашу коммуну! Очень она хорошая, и всю жизнь я про нее буду помнить!..»

На этом кончался дневник комсомольской коммуны.

Мальчик на чужбине

Шаляпин

Он так привык к этой кличке, что почти начал забывать свое настоящее имя. Но в те длинные, бесконечные четыре года, что он беспризорничал, его никто по имени и не звал. Когда после смерти матери он попал в детприемник, его в насмешку ребята звали Ангелочком — так его назвала, всплеснув руками, тетка, что их мыла… А потом, когда бежал с ребятами из приемника, потому что там было голодно и скучно, его звали по-разному: и Свистком — он умел красиво свистеть, и Миногой — такой он был тощий, и даже почему-то Поп мандрило. Каждая компания, куда он попадал после очередной облавы или очередного побега из приемника, звала его по-разному. Никто за эти годы не назвал его так, как когда-то знала мать, — Андреем, Андрюшкой, Андрюней. И он даже мысленно перестал себя так называть.