Шестая станция

Меня тогда в рабочком выбрали. Стал я председателем. Да, несладкое было то время. Сначала голод. Ох, какой голод! Как люди могли работать?! Вспоминал потом и не понимал… Вот когда началась Отечественная, тогда опять понял, как могут! Ну, а потом стало сытнее, да тоже жизнь была не сахар — нэпманы полезли, дрянь всякая… Всю стройку облепили ларьками, лабазами, трактирами. Ресторан устроили, «Нерыдай» назывался. «Нерыдай» — придумают ведь такое!.. Там другой рабочий всю получку оставляет, а жены и дети плачут голодные… Самогонщики нахлынули, людей опаивают, драки, поножовщина… Бандиты появились. «Бубновые короли» — так себя прозвали. Ну, да с «королями» мы уже знали, как надо обращаться. Научились. Днем работаем, а по ночам вместе с милиционерами бандитов вылавливаем. Комсомольцы — те объявили: «Все в кооперацию, долой рынок!» Сами за прилавки стали, товары из Питера привезли — гореть стали хозяйчики. Что комсомольцы — ребята, школьники и те ходили по частному базару, агитировали, чтобы покупали только в кооперации!.. В двадцать третьем году, восьмого сентября, наши волховстроевские пионеры первую присягу давали — торжественное обещание, значит…

Комсомольцы у нас были хорошие, сознательные. Коммунисты, значит, только что молодые… Работать с ними было весело… Ах, и весело же мы работали! Вы не думайте, что мы от рабочих только работу требовали. Ведь приходили к нам вчерашние мужики, бедняки самые. А у нас они превращались в грамотных, настоящих рабочих. У нас к началу двадцать четвертого года несколько клубов было, кино, кружки, школы, ясли. Ликвидировали полностью неграмотность, обучили специальностям. Каждую неделю — постановка, свои актеры — любители, значит… Не только работать — жить на стройке было интересно, весело.

Конечно, и страшно было… Было. Понимаете, Волхов строила очень бедная, очень, скажем даже, нищая страна. На кровные пятаки строилась станция, от себя люди отнимали. Что, мы это не понимали? Бывало, соберемся в ячейку на собрание или так, о делах потолковать, да подумаем о том, как на нас страна надеется, как нам народ последнее отдает, так, поверите, мурашки по спине пробегают от страха перед людьми, перед партией — ведь на нас надеются, мы, коммунисты, за это ответственны! И, когда выходишь после такого разговора и видишь, как валяется под дождем моток проволоки, — как будто в душу плюнули, готов этого человека, что бросил провод ржаветь, за горло схватить…

Но и на народ жаловаться нельзя, нет… С душой работали и знали мы — рабочий класс поддержит! Из любой беды выручит! Дела у нас стали подходить к главному — машины надо ставить. Начало поступать оборудование. Много с ним было мороки. Закупали его в Швеции. А капиталисты погрузили его на такой пароход, который только на слом годился. Конечно, они его застраховали, знали, на что идут. Вышел пароход, попал в шторм и затонул… Снова пришлось заказывать… А на это время требуется. Но уж к этому времени наши питерцы на «Электросиле» решили строить генераторы для нас. Впервые за такое дело взялись. Шведы — они к нам приехали монтировать оборудование — носом крутили, не верили, что смогут большевики такие машины сделать… В машинном зале нашем были?

— Был. Там восемь генераторов стоят.

— Четыре из них наши! Оказались лучше шведских! Сколько уже лет прошло — работают как часы. И еще будут работать годы и годы. Вот что значит делать с душой, с пониманием, на что идет…

Не умею я рассказывать, что ли… Как начну вспоминать, так все у меня получается, что работа у нас катилась гладко да хорошо. Строили, строили да и построили… Это, наверно, потому, что хорошее запоминается прочно, его как хороший бетон схватывает — навечно! А плохое, трудное где-то там, на задворках памяти, болтается. А его, плохого, у нас хватало.

Жили мы за Лениным, его словом, его силой жили. Чуть что не так, чуть заминка — к Ленину обращаемся. И работать от этого было как-то и весело и бодро. Сами молодые были, и казалось нам, что Ильич вечно будет жить. Ну, не вечно, конечно, но и станцию нашу увидит, и новые станции, и до коммунизма доживет. Советская власть есть, а электрификацию всей страны сделаем!

А как весной, в двадцать втором, появились эти бумажки на стенах — о том, что болен Ильич, что плохо ему, — так у нас в душе что-то порвалось… Утром просыпаемся, идем на работу и все время думается: как там?.. Как с Ильичом?.. А тут еще поднялись против Волховстроя!

Нашлись такие… И раньше были, и сейчас еще не перевелись люди, что думают по-торгашески: по одежке протягивай ножки… Ну, и в центре нашлись мудрецы — считали, что не по силам мы замахнулись, не сумеем построить станцию. Дорого, дескать. Дешевле покупать за границей оборудование и ставить в Питере обыкновенную тепловую станцию. Начали придираться, комиссия за комиссией: это плохо, это не так. Пошли слухи — закроют строительство. Графтио почернел от горя, и мы ходим, трясемся от переживаний. А Ильич болен… И невозможно пойти к нему, пожаловаться, что собираются с его детищем делать…