Шестая жизнь Дэйзи Вест

Чистя зубы над раковиной, я вспоминаю о том, что Одри умерла, и меня тошнит. Приходится чистить их снова. Закончив, я впериваюсь взглядом в зеркало и стою так довольно долго, практически не видя при этом даже свое отражение. Я ощущаю себя узницей, запертой в клетке собственного тела. Мне становится так плохо, что я понимаю: либо я немедленно выйду из дома, либо одиночество сведет меня с ума. Я выбегаю на улицу и иду сама не зная куда. Пройдя несколько кварталов, я посылаю Мэтту сообщение.

«Ты где?»

«Дома».

«Я сейчас приду».

Ответа нет.

Возможно, я заказала такси, но не помню, когда именно. Может быть, машина просто проезжала по улице. Сев в салон, я называю водителю адрес дома Маккинов и, пока мы едем, чуть ли не силой заставляю себя дышать. Я смотрю вниз и, разглядев свои ноги, понимаю, что на мне джинсы, подаренные Одри. Нагибаюсь и, спрятав лицо в ладони, плачу на протяжении всего пути. Слава богу, водитель на меня не смотрит и лишних вопросов не задает.

«Мини» стоит перед домом. Решетка радиатора с выгнутыми вверх концами в сочетании с круглыми фарами напоминает улыбающуюся рожицу. Машина, кажется, только и ждет, когда покажется Одри и можно будет прокатиться по городу с ветерком. Мне хочется ударить ногой по дверце или провести ключом по всему боку, сдирая краску до металла: слишком уж у нее легкомысленный вид.

Мэтт открывает дверь, услышав, как я стучу, но ничего не говорит. Щель между дверью и косяком достаточно велика, и я вхожу в дом, хотя Мэтт, определенно, не хотел меня впускать. Оказавшись внутри, я направляюсь прямиком в его спальню, не думая о том, прилично я себя веду или нет, и не боясь, что нас кто-то увидит.

— Я не понимаю, зачем ты пришла, — говорит Мэтт, когда мы оба садимся на край его неприбранной кровати. Я никогда раньше не была в его комнате.

— Не могла больше сидеть одна, — честно признаюсь я, не чувствуя более желания ломать голову над тем, что и как говорить. — Еще я хотела узнать, что произошло. Ты это сделал?

— Да, — отвечает Мэтт, глядя прямо перед собой пустыми глазами.

— И что?

— Ничего, — говорит он. — Я ввел состав в капельницу через пять минут после того, как было объявлено о смерти.

— И что? — снова спрашиваю я, стараясь говорить как можно спокойнее. Тем не менее Мэтт так резко поворачивается в мою сторону, что я вздрагиваю.

— Что «и что?», Дэйзи? — злобно шипит он. — Что, черт возьми, ты хочешь спросить? Разве похоже, что Одри сейчас сидит рядом со мной?

Он цепляется рукой за покрывало с такой силой, словно боится упасть с кровати.

— Да, напрасно я пришла, извини, — говорю я, вставая. — Жаль, что ничего не получилось.

— Еще бы тебе не жаль… — бормочет Мэтт. Кровь вскипает, и мне ужасно хочется на него накричать. Сказать, что я любила его сестру и люблю его. Встряхнуть его, обвинить, что он, может быть, сделал что-то неправильно. Обнять его, лечь вместе с ним на кровать и вместе поплакать.

Но я просто разворачиваюсь и ухожу.

Через час Мэтт стоит на крыльце нашего дома. Он весь потный и, похоже, бежал всю дорогу.

Я впускаю его, и мы поднимаемся по лестнице в мою спальню. Мизансцена похожа на ту, что происходила часом раньше в его комнате, но антураж изменился.

Однако оказывается, что все не так, как я думаю. Мы не говорим друг другу ни слова. Я прохожу в комнату первой; Мэтт идет за мной. Не дойдя до середины, он хватает меня за руку и разворачивает к себе. Взяв меня за щеки, он целует меня, сначала неуверенно, потом все крепче и крепче, агрессивнее. Но мне это нравится. Мне кажется, что я высасываю из него боль, как змеиный яд из кожи после укуса, да и я сама на несколько минут забываю о произошедшей трагедии.

Обнявшись, мы падаем на кровать. Наши тела так крепко прижаты друг к другу, что ни он, ни я не можем ни погладить друг друга, ни даже пошевелиться. Кроме того, в такой момент мы даже и помыслить не можем о нежных касаниях и долгих прелюдиях. То, что происходит между нами, больше этого.

Спустя несколько секунд одежда наполовину расстегнута, и мы так близки к…

Неожиданно Мэтт резко отстраняется и встает. Его джинсы расстегнуты; выбившаяся из-под ремня футболка измята. Волосы растрепаны и почти полностью скрывают глаза, но я все равно замечаю, что они полны слез.

— Я сам не знаю, что делаю, — говорит он голосом, полным неподдельной боли, которая сжигает меня, как огонь. — Мне бы нужно тебя ненавидеть, а я тебя обнимаю.

Я продолжаю лежать молча. Мэтт поворачивается к двери.

— Мне нужно идти, — добавляет он.

И он уходит, растрепанный и подавленный. Я ничего не говорю. Он может столкнуться на пороге с Мэйсоном — кто знает, когда тот вернется, — или напугать молодую мамашу с коляской на улице. Но мне все равно, как выглядит Мэтт сейчас, и ему тоже все равно, я знаю. Потому что когда умирает человек — умирает навсегда, — мысли о том, как ты выглядишь, отходят на второй план.

Ничто не имеет значения пред лицом смерти, и мне никто никогда об этом не рассказывал.

31