Шестьдесят рассказов

Добрых двадцать месяцев молчания и одиночества пролегали теперь между днями прибытия моих посланцев. Гонцы доставляли странные, пожелтевшие от времени письма, в которых я находил забытые имена, непривычные для меня обороты речи, непонятные мне изъявления чувств. На следующее утро, когда мы снова пускались в путь, гонец, отдохнув в одну только ночь, трогался в обратном направлении, увозя в город мои давно приготовленные письма.

Так прошло восемь с половиной лет. Сегодня вечером, когда я ужинал в одиночестве, в палатку вошел Доменико: он был еще в состоянии улыбаться, хотя еле держался на ногах. Я не видел его почти семь лет. И все эти долгие годы он мчался и мчался через луга, леса и пустыни и бог весть сколько лошадей сменил, прежде чем доставил вот этот пакет с письмами, а мне его что-то и открывать не хочется. Доменико же отправился спать, чтобы завтра чуть свет вновь умчаться обратно.

Он уедет в последний раз. В своей записной книжке я подсчитал, что если все будет в порядке и я, как прежде, продолжу свой путь, а он — свой, то увидеть его я смогу лишь через тридцать четыре года. Мне тогда будет семьдесят два. Но я уже знаю, что такое усталость, и не исключено, что смерть настигнет меня раньше, чем он вернется.

Через тридцать четыре года Доменико заметит вдруг огни моего лагеря и удивится, почему это я прошел меньше обычного. Как и сегодня, мой добрый гонец войдет в палатку с письмами, пожелтевшими от времени и полными нелепых сообщений из мира, давно погребенного в памяти, и остановится на пороге, увидев меня, недвижно лежащего на походной койке, а по обеим ее сторонам — двух солдат с факелами в руках.

И все же отправляйся, Доменико, и не ропщи на мою жестокость! Передай от меня последний поклон родному городу. Ты — живая связь с миром, который когда-то был и моим. Из полученных за последнее время сообщений я узнал, что там многое изменилось: отец умер, корона перешла к моему старшему брату, а там, где раньше были дубы, под которыми я любил играть в детстве, теперь построены высокие каменные дома. И все же это моя старая родина. Ты — последняя связь с ними со всеми, Доменико. Пятый гонец, Этторе, который прибудет, с Божьего соизволения, через год и восемь месяцев, уже не сможет отправиться в обратный путь, потому что вернуться ко мне все равно не успеет. После тебя наступит молчание, мой Доменико, — разве что я наконец все же достигну заветного предела. Но чем дальше я продвигаюсь, тем больше отдаю себе отчет в том, что границы не существует.

Границы, как мне кажется, не существует, по крайней мере в том смысле, какой мы обычно вкладываем в это слово. Нет ни высоких разделительных стен, ни непроходимых топей, ни неодолимых гор. Возможно, я перейду предел, даже не заметив его, и в неведении буду по-прежнему идти вперед.

Вот почему я думаю, что, когда вернутся Этторе и следующие за ним гонцы, я не отправлю их снова в столицу, а, наоборот, вышлю вперед, чтобы знать заранее, что ждет меня в новых местах.

С некоторых пор по вечерам меня охватывает необычайная тревога, но это уже не тоска по минувшим радостям, как было в начале путешествия, а, пожалуй, нетерпеливое желание поскорее познакомиться с теми неведомыми землями, куда мы держим путь.

Я замечаю — хотя никому еще в этом не признался, — что по мере приближения к нашей маловероятной цели в небе разгорается какой-то необычный свет — такого я не видел никогда, даже во сне; эти растения, горы, эти реки созданы как бы из другой, непривычной для нас материи, а в воздухе носятся предчувствия, которые я не могу выразить словами.

Завтра утром новая надежда позовет меня вперед, к неизведанным горам, сейчас укрытым ночными тенями. И я вновь подниму свой лагерь, а Доменико, двигаясь в противоположном направлении, скроется за горизонтом, чтобы доставить в далекий-далекий город мое никому не нужное послание.

2 НАПАДЕНИЕ НА БОЛЬШОЙ КОНВОЙ

Арестованный на улице городка и осужденный только за контрабанду — ибо остался неопознанным, — атаман разбойников Гаспар Планетта три года просидел в тюрьме.

Он вышел оттуда другим человеком: болезнь иссушила его, он зарос бородой и походил больше на убогого старикашку, чем на знаменитого атамана, лучшее ружье тех мест, никогда не дававшее промаха.

Так вот, уложив свои пожитки в мешок, он отправился в Монте-Фумо, где располагалось его царство и где он оставил своих товарищей.

Было июльское воскресенье, когда он вступил в долину, в глубине которой стоял их дом. Лесные тропинки не изменились: вот он, зацветший пень, а там такой знакомый причудливый камень. Все как прежде.

День выдался праздничный, и разбойники сидели дома. Подойдя ближе, Планетта услышал голоса и смех. В отличие от того времени, когда он был тут хозяином, дверь оказалась заперта.

Он постучал. В доме затихли. Потом спросили:

— Кто там?

— Я из города, — ответил он. — От Планетты.