Шестьдесят рассказов

— Народ собирается?

— Да нет, я же говорю — ничего…

У одной из дам руки — вроде бы непроизвольно — сложились для молитвы, и она действительно молится; другая жарко шепчет что-то на ухо приятельнице — не умолкая, исступленно.

Мужчины расселись на полу, многие сняли туфли, расстегнули воротнички, распустили белые галстуки; курят, зевают, храпят, тихо спорят, пишут что-то золотыми карандашами на полях программок. Человек шесть дежурят, приникнув к щелям жалюзи, чтобы сразу же сообщить остальным, если снаружи что-нибудь произойдет. А в углу, один-одинешенек, сидит бледный, ссутулившийся, с вытаращенными глазами депутат Лайянни и курит свои дешевые «Национале».

Но за то время, что Коттес отсутствовал, среди осажденных произошла странная перегруппировка. Еще перед тем как он отправился звонить, владелец завода сантехники инженер Клементи стал в чем-то убеждать директора Гирша и отвел его в сторонку. Продолжая беседовать, они направились к театральному музею и какое-то время оставались там, в темноте. Потом Гирш снова появился в фойе, что-то шепнул — каждому в отдельности — четверым гостям и увел их с собой. Это были: писатель Клисси, певица-сопрано Барри, торговец мануфактурой Просдочими и юный граф Мартони. Все они присоединились к инженеру Клементи, оставшемуся в темном музее, и образовали своего рода тайный союз. Затем капельдинер без всяких объяснений взял один из канделябров, освещавших фойе, и унес его к тем, кто засел в музее.

Маневры, на которые поначалу никто не обратил внимания, в конце концов вызвали любопытство и даже тревогу у остальных: люди были в таком состоянии, что любой пустяк мог их насторожить. Кое-кто, будто совершенно случайно оказавшись возле музея, решил заглянуть туда и узнать, что все-таки происходит. Из этих любопытствующих в фойе возвратились не все. Оказалось, Гирш и Клементи в зависимости оттого, кто именно заглядывал в музей, либо тут же обрывали разговор, либо довольно настойчиво приглашали присоединиться к ним. Очень скоро группа сепаратистов насчитывала уже человек тридцать.

Зная их, нетрудно было догадаться, в чем дело. Клементи, Гирш и остальные решили отколоться и заранее перейти на сторону «морцистов», дав понять, что у них нет ничего общего со всеми этими гнусными богатеями, оставшимися в фойе. О некоторых из этих сепаратистов уже было известно, что они в свое время — скорее из страха, нежели по убеждению — проявляли мягкость или снисходительность к могущественной секте. Что касается причастности самодура и деспота Клементи, то тут всем все было ясно, ведь один из его сыновей (вот выродок!) чем-то там командовал у «морцистов». Незадолго до этого видели, как он, то есть Клементи-старший, вошел в закуток с телефоном, и стоявшим в очереди пришлось ждать больше четверти часа. Можно было предположить, что, почуяв опасность, Клементи обратился к сыну по телефону с просьбой о помощи, и тот, не желая себя компрометировать, посоветовал ему действовать самостоятельно и немедленно приступить к организации комитета солидарности, этакой мятежной хунты «Ла Скала» — ее «морцисты», придя к власти, из тактических соображений признают и наверняка не тронут. В конце концов, кровь — не вода, заметил кто-то.

Но со стороны многих других подобные действия просто озадачивали. Это были типичные представители именно тех кругов, к которым «морцисты» относились с особой ненавистью: они, или по крайней мере такие, как они, были носителями пороков и несправедливости, слишком часто служивших наиболее вескими аргументами в морцистской агитации и пропаганде. Теперь же они, видите ли, вдруг перешли на сторону противника и отреклись не только от собственного прошлого, но и от речей, произносившихся всего несколько минут назад. Очевидно, они уже давно вели закулисные переговоры, чтобы в случае переворота любой ценой обеспечить себе лазейку, но делали это тайком, через посредников, так, чтобы, не дай Бог, не запятнать себя в глазах людей одного с ними круга. И вот, когда пробил грозный час, они поспешно сбросили маски, уже не заботясь о соблюдении декорума: к черту связи, знатных друзей, положение в обществе — сама жизнь поставлена на кон.

И если поначалу эти маневры проводились втихую, то теперь пришло время действовать открыто, поставить точки над i. В небольшом зале музея вновь включили электричество и распахнули окно, чтобы снаружи все было хорошо видно: «морцисты» войдут на площадь и сразу поймут, что у них есть здесь надежные союзники.

Вернувшийся в фойе маэстро Коттес, увидев яркие блики отраженного зеркалами света, который зажгли в музее, и услышав доносившийся оттуда шум дебатов, был ошеломлен происшедшей переменой. Почему в музее свет включили, а в фойе нет? Чем это объяснить?

— А что это они там делают? — громко спросил он наконец.