Шестьдесят рассказов

Гаспари огляделся вокруг. Больше не было ни небольшого оврага, где так хорошо игралось ребятам, ни похожих на рождественский пирог пригорков, ни поднимающейся по долине дороги, ни гостиницы, ни рыжего теннисного корта. Он увидел под собой бесконечные, ни на что не похожие утесы, которые стремительно сбегали в море леса, увидел за лесом мерцание пустыни, а еще дальше — огни, какие-то неясные знаки, говорящие о тайнах мира. А здесь прямо перед ним на вершине скалы стояла зловещая крепость в окружении мрачных покосившихся стен; ее поддерживали столбы, увенчанные выбеленными на солнце человеческими черепами, которые, казалось, смеялись. Край проклятий, мифов, полнейшего одиночества, последняя правда, доступная нашим мечтаньям!

Чуть приоткрытые деревянные ворота (которых не существовало) были испещрены зловещими иероглифами и скрипели под порывами ветра. Гаспари подошел к ним совсем близко, до ворот оставалось не больше двух метров. Он начал медленно поднимать доску, чтобы перебросить ее через расщелину.

— Измена! — в ту же минуту закричал Систо, обнаружив их.

Он вскочил со смехом, держа в руках громадный лук. Увидев Гаспари, он на мгновенье замешкался, затем извлек из колчана деревянную палочку, невинную стрелу, положил ее на тетиву и прицелился.

Но Гаспари увидел, как из полуоткрытых ворот, разрисованных непонятными знаками (на самом деле их не существовало), вышел колдун, тело которого несло на себе следы проказы и адского пламени. Гаспари увидел, как колдун распрямился, став вдруг очень высоким; глаза его были безумны, а в руках, которыми двигала какая-то дьявольская сила, колдун держал лук. Гаспари бросил доску и в ужасе подался назад. Но колдун уже пустил стрелу. Пораженный в грудь, Гаспари упал на камни.

Гаспари вернулся в гостиницу, когда наступил вечер. Он устал и, совсем обессилев, рухнул на скамейку подле входной двери. Постояльцы входили и выходили, некоторые здоровались с ним, другие не узнавали, так как стало совсем темно.

Но, погрузившись в себя, Гаспари не обращал ни на кого внимания. И никто из тех, кто проходил мимо, не замечал, что в груди у него застряла стрела. Хорошо обструганная темного цвета палочка из какого-то очень твердого дерева поднималась сантиметров на тридцать над его рубашкой, из самой середины кровавого пятна. Гаспари уставился на нее с тихим ужасом, к которому примешивалось счастливое любопытство. Он попробовал вытащить стрелу, но ему стало очень больно. Должно быть, зазубренный наконечник крепко застрял в теле. А из раны все время сочилась кровь. Он чувствовал, как она стекает по груди, животу, скапливается в складках рубашки.

Наконец-то наступил час Джузеппе Гаспари — во всем своем поэтичном великолепии, но жестокий. По всей вероятности, подумал он, ему предстоит умереть. Но зато как он отомстил жизни, как отомстил он всем этим вечно окружавшим его жалким людишкам с их нудными разговорами и скучными лицами. Какая великолепная месть! О, он возвращался теперь не из маленькой, вдоль и поперек исхоженной долины, что в двух шагах от гостиницы «Корона». Нет, он возвращался из дальних земель, скрытых от людской пошлости, из самого что ни на есть волшебного царства. Чтобы добраться туда, другим (не ему) потребуется переплыть океаны, а потом еще долго идти по негостеприимной безлюдной местности, преодолевая враждебность природы и человеческую слабость. И кто сказал, что они доберутся когда-нибудь до этого волшебного царства? Тогда как он…

Да, он, мужчина за сорок, стал играть вместе с ребятами, разделяя их детскую веру; но вот только ребята относились к ней с ангельской непринужденностью, а он верил всерьез, натужно и яростно; вера эта неизвестно как вызревала в нем за годы его жалкого прозябания. Твердая вера, такая, что все стало вдруг совсем взаправдашним: долина, индейцы, кровь. Он вошел в мир, который не был уже миром его сказок, перейдя границу, которую в определенном возрасте нельзя переступать безнаказанно. Он сказал тайной двери: «Отворись!», сказал как бы шутя, но дверь в самом деле отворилась. Он сказал: «Индейцы!» — и так оно и вышло. «Игрушечная стрела» — и самая настоящая стрела поразила его насмерть.

Он заплатил за дерзновенное очарование, рассчитался; он зашел слишком далеко, чтобы можно было вернуться, но зато как он отомстил за себя! Жена, дети, приятели по гостинице ждали его к ужину, они ждали его на вечерний бридж! Бульон с сухариком, вареное мясо, последние известия по радио — смешно! Для него, вышедшего из сумрачного заповедного мира!

— Беппино! — окликнула жена с верхней террасы, где был накрыт стол. — Беппино, чего ты там разлегся? Где это ты пропадал? Ты все еще в гольфах? Ты что, не будешь переодеваться? Ты знаешь, что уже девятый час? Мы проголодались.

Аминь! Слышал ли ее Гаспари? Или он уже был слишком далеко? Он вяло махнул рукой, словно бы прося, чтобы к нему не приставали, пусть они обходятся без него, ему нет до них никакого дела. Он даже улыбнулся. Его лицо выражало острую радость, хотя он уже почти не дышал.