Шестьдесят рассказов

Я решил жениться не на тебе, а на мадемуазель д Обрион. При определенных обстоятельствах у нее краснеет нос, но придумал способ не смотреть на неев такие моменты, так что все будет хорошо. Если я хочу отдать своих детей в Эколь Нормаль, брак имеет первостепенное значение, а ведь мы должны жить для детей, не так ли? Я пытаюсь объяснить тебе, что меня ожидает блестящая жизнь, если я не женюсь на тебе, именно поэтому яженюсь на этой другой девице, которая кошмарно уродлива, однако занимает заметное, пусть и прогнившее место в рядах аристократии. Таким образом нерушимые обещания, которыми мы обменялись на деревянной скамеечке, теряют всякое и всяческое практическое значение. И если я тем самым разбил твои надежды, что туг поделаешь? Каждый из нас получает то, что заслужил, а я совершил в Ост-Индии столько низких поступков, что не стою тебя, скорее всего. В Сомюре известие о моём недостойном поведении будет встречено - ничуть в том не сомневаюсь - понимающими ухмылками; снеси их с достоинством, ради того, кто был и остаётся

любивший тебя когда-то Шарль

* * *

- Я решила отдать всё Церкви.

- Годовой доход в восемьсот тысяч!

- Да.

- Это убьёт твоего отца.

- Ты думаешь, если я отдам всё Церкви, это его убьёт?

- Ещё бы.

- Сию же секунду беги за кюре.

* * *

Старик Гранде хватается за грудь и капитулирует. Восемьсот тысяч в год! Он задыхается от ужаса. Смерть от задыхания от ужаса.

* * *

Адольф де Грассен, безуспешно домогавшийся руки Эжени Гранде, следует за своим отцом в Париж. Там он становится никчемным негодяем.

НИЧТО: ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ [45]

Это не желтые портьеры.

Не портьерные кольца. Но это и не отруби в корыте, не отруби как таковые, а также не крупное, розовато-серое сельскохозяйственное животное, поедающее отруби из корыта, не мужчина, засыпающий отруби в корыто, не его жена и не банкир с лицом как печеное яблоко, собирающийся прибрать ферму к рукам. Ничто из вышепоименованного не ничто. Рыбка-мамзелька тоже не ничто, это рыба из семейства Pomicentridae,она любит теплую воду, коралловые рифы, а возможно - у нас нет доводов ни за, ни против этой гипотезы, - и себя. Ничто не ночник, не начальник, не наковальня и не Ниневия. Это не тропическая роща, где на берегу реки врос в землю каменный стол, сплошь усыпанный тропическими же плодами. Это ни в коем случае не красивая индианка, стоящая рядом со столом, прижимая к груди белокурого, похищенного ею младенца. Это не посылка esse est percipi

[46],так же как и ни одно из возможных опровержений этой посылки. И не понюшка кокаина. Быстрее. Времени в обрез, а мы должны завершить этот список. Ничто это не шпатель, которым стоматолог прижимает язык своего пациента, прекрасно, поспешим далее. Не аналогичный шпатель, на котором выдающийся художник изобразил часть носа, часть рта исерьезный, неулыбчивый глаз. Хорошо, с этим мы разобрались. Дальше. Мы убеждены, что ничто это не желтые женские трусики. Желтые трусики с белыми кружевами, лежащие на полу под черным стулом. Это не пол, не черный стул и не двое обнаженных любовников, затеявшие на застеленной белыми простынями кровати драку подушками, в ходе которой мужчина вытащит потихоньку от своей возлюбленной из наволочки подушку и засунет на ее место словарь Вебстера, третье международное издание. Мы начинаем нервничать. Времени совсем в обрез. Ничто это не грегорианский хорал, а если уж на то пошло, то и вообще никакой не хорал, ну разве что протяжный вой нуля, приглушенный до полной неразличимости законами жестко структурированного языка. Это не «О», не астериск, не то, о чем подумал Ричард, и уж точно не та штука, название которой мы не можем в настоящий момент припомнить, зная, однако, что она используется для скрепления отдельных листов бумаги вместе. Это не кубики льда, исчезающие в теплоте нашего виски, не шотландский город, где производится это виски, и не рабочие, читающие на рабочем месте Библию, местную газету и Рильке, не забывая при этом посасывать свою продукцию через восемнадцатифутовые, почти неразличимые глазом нейлоновые соломинки.