Шестьдесят рассказов

— Еще минутку, прошу вас, друзья, милостивые государи, ваши превосходительства. Почему вы так торопитесь уехать? Вы еще ничего не видели. Скоро зажгутся огни, и улицы станут похожи на те, описанные в романах… не могу припомнить названия. В саду Адмиралтейства каждый вечер в двадцать один ноль-ноль поет дипломированный соловей. Женщины, бледные и прекрасные, облокотясь на парапет набережной, будут ждать кого-то, может быть, даже вас. В королевском дворце семнадцатого века в вашу честь Его Высочество устроит праздник при свете канделябров, неужто вы не слышите, что музыканты уже настраивают скрипки?

Но это неправда. В огромном городе, которого никто из вас не знает и никогда не узнает, в городе, сотворенном из моей собственной жизни (парки, дворцы, прощания, газохранилища, больницы, времена года, казармы, портики, праздники, вокзалы, влюбленности), я совершенно одинок. От одного дома к другому отдается перестук моих шагов. Что ты делаешь? Чего хочешь? Разве не видишь, насколько все бесполезно?

Они уехали. Отсветы фар растворились в ночи, где-то у края пустыни. Никого? Увы, единственные встречающиеся здесь человечьи подобия, как вы, наверное, уже убедились, — лишь призраки; а там, в меандрах нижнего города, могильными холмами копится мрак. Часы на какой-то башне бьют одиннадцать раз.

Нет. Слава Богу, я не совсем одинок. Есть существо из плоти и крови, которое ищет меня. Вот оно трусцой выбегает из глубины проспекта, освещенное зеленоватыми лучами фонарей.

Собака. Длинношерстая. Черная. Глаза у нее кроткие и задумчивые. Она до странности похожа на Спартака, пуделя, что был у меня лет пятнадцать назад. Тот же нос, та же трусца, то же покорное выражение глаз.

Похожа? Да ничего подобного! Это он и есть, Спартак, живой символ далеких лет, которые теперь мне кажутся счастливыми.

Он бежит навстречу и пристально смотрит мне в глаза тяжелым, по-собачьи преданным и в то же время укоризненным взглядом. Сейчас он бросится ко мне, радостно повизгивая.

Но когда до него остается метра два и я уже протягиваю руку, чтобы погладить его мягкую шерстку, он ускользает, отдаляется.

— Спартак! — кричу я. — Спартак!

Но пес не отзывается, не останавливается, даже не поворачивает головы.

Я вижу, как эта заблудшая душа все уменьшается, перебегая от одного фонаря к другому.

— Спартак! — зову я, все еще на что-то надеясь. Бесполезно. До меня доносится постукивание лап по асфальту. И вот уже собаки не видно.

42 ЗАБАСТОВКА ТЕЛЕФОНОВ © Перевод. Л. Вершинин, 2010

В день забастовки с телефонами творилось что-то неладное. К примеру, говоришь с кем-нибудь — и вдруг в разговор врываются чужие голоса или ты сам вмешиваешься в чужие разговоры.

Около десяти вечера я минут пятнадцать пытался дозвониться приятелю. Не успел набрать последнюю цифру, как стал невольным участником чьей-то беседы, потом второй, третьей, и вскоре началась полнейшая неразбериха. Это была как бы общая беседа в темноте: каждый внезапно вступал в нее и столь же внезапно пропадал, так и оставаясь неузнанным. Поэтому все говорили без обычного притворства и стеснения, и очень скоро создалась атмосфера общего веселья и легкости, свойственная, верно, удивительным и буйным карнавалам прошлого, эхо которых донесли до нас старинные легенды.

Вначале я услышал голоса двух женщин, беседовавших — не правда ли, странно? — о нарядах.

— Ничего подобного, я ей говорю: мы же условились — юбку вы мне сошьете к четвергу, сегодня уже понедельник, а юбка все еще не готова. Знаешь, что я ей сказала: дорогая синьора Броджи, оставляю юбку вам, носите себе на здоровье, если она вам подойдет…

У женщины был тоненький, писклявый голосок, и она тараторила без передышки.

— Умнее не придумаешь! — ответил ей молодой, приятный и нежный голос с эмильянским акцентом. — И что же ты выиграла? Пожалуй, она еще словчит и материал тебе подменит. От этой особы всего можно ожидать.

— Ну это мы еще посмотрим! Ты себе не представляешь, как я разозлилась, я была просто вне себя от ярости. Ну можно ли стерпеть подобную наглость! Ты, Клара, когда пойдешь к ней, сделай одолжение, скажи ей прямо в глаза, что так не обращаются с клиентами. Кстати, Коменчини тоже больше не собирается у нее шить, потому что она испортила ей красный труакар. В нем бедняжка Коменчини на пугало похожа. Вообще, с тех пор как эта особа стала модной, она совсем распоясалась. А помнишь, еще два года назад она юлила перед нами, рассыпалась в комплиментах и уверяла, что просто счастлива шить для таких элегантных дам, а теперь, видите ли, с нее самой надо пылинки сдувать. Она даже говорить стала по-иному, ты заметила, Клара? Заметила, да? Завтра иду к Джульетте, и мне просто нечего надеть. Что ты посоветуешь?

— Полно, Франкина, да ведь у тебя гардероб ломится от платьев, — спокойно ответила Клара.

— Что ты, все это — дикое старье, последний костюмчик я сшила еще прошлой осенью, помнишь, такой хорошенький, фисташкового цвета. К тому же мне…