Шестьдесят рассказов

— Дождь! — воскликнул он. — Вот уже три года, как здесь не было дождя, ни капли влаги… В далекие времена это считалось дурным предзнаменованием. Если шел дождь, фараоны откладывали походы, не начинали никакого дела…

Леклерк обернулся, чтобы сообщить удивительную новость графу. Но граф Мандранико еще не вышел из храма: он стоял перед статуей Тота и что-то говорил. Голос его не долетал до Леклерка, но археолог отчетливо видел, что граф забавно, точно черепаха, открывает и закрывает рот.

Разговаривал ли граф сам с собой? Или действительно вопрошал божество, подобно древним фараонам? Но о чем? Для него не было больше ни войн, которые он мог бы вести, ни законов, которые он мог обнародовать, ни планов на будущее, ему даже не о чем было мечтать. Королевство его осталось далеко за морями и было для него навсегда потеряно. Все хорошее и все плохое в жизни исчерпано до конца. Он мог рассчитывать только на какие-то несколько лишних месяцев или лет жизни — последний короткий отрезок долгого пути. Откуда же эта настойчивость, как осмеливается он испытывать терпение богов? Или он совсем выжил из ума — просто забыл обо всем случившемся и вообразил, что живет в добрые старые времена? А может, он вздумал пошутить? Нет, вряд ли — не тот он человек.

— Господин граф! — окликнул его Леклерк, внезапно охваченный смутным беспокойством. — Господин граф, мы здесь… Пошел дождь…

Слишком поздно. Внутри храма раздался ужасающий грохот. Леклерк побледнел, барон Фантин инстинктивно отступил на шаг, у молодого человека выпал из рук белый портфель. Неожиданно дождь прекратился.

Грохот, раздавшийся в храме бога Тота, напоминал стук катящихся деревянных бревен или зловещий бой барабанов. А потом он перешел в хриплый вой, в котором чудились какие-то невнятные слова, слышались душераздирающие жалобные вопли сродни крикам разрешающихся от бремени верблюдиц. Кровь стыла в жилах от этих звуков.

Граф Мандранико стоял, уставившись прямо перед собой. Он, по-видимому, не собирался бежать, ни на йоту не сдвинулся с места. Божество, казалось, скалило зубы: обломки его клюва свирепо открывались и закрывались, и это выглядело особенно страшно, потому что туловище статуи было недвижимо, безжизненно. Из клюва исходил голос.

Истукан говорил. Его глухие проклятия — ибо издаваемые им звуки казались именно проклятиями — зловеще разносились в тишине храма.

Леклерк был не в силах двинуться — сердце его сжимал смертельный ужас. А что же граф? Как он это выносит? Но быть может… ведь он тоже монарх, не потому ли не боится он испепеляющего глагола богов, как и погребенные здесь фараоны?

Голос, то усиливаясь, то затихая, перешел теперь в бормотание и постепенно умолк; наступила гнетущая тишина. Только тогда старый граф встрепенулся и пошел осторожными шажками к застывшему в ужасе Леклерку. Кивая в знак одобрения, старик говорил:

— Изумительно… Поистине гениально… жаль, что пружина, наверное, сломаласьадо… лать… том… щение…

На этот раз барон, однако, не поспешил прийти на помощь, и последние слова, которые пролепетал старый граф, так и остались без перевода. Барон тоже хранил молчание; и его изумил этот черствый старик, глухой к тайнам жизни и такой жалкий: он даже не понял, что с ним говорило божество.

— Но ради всего святого… — произнес наконец Леклерк чуть ли не умоляюще. — Разве вы не слышали?

Старый король надменно задрал голову.

— …упости!… упости! — Потом, неожиданно нахмурясь, добавил: —…шина… отова? Уже… оздно… озднонтин… что вы… ам… лаете?

Граф был явно рассержен.

Леклерк, сдержавшись, пристально смотрел на него со странным чувством не то изумления, не то ненависти. Вдруг хор испуганных голосов прорезал тишину. Вопли неслись с самого края площадки, где работали феллахи — видимо, они обезумели от ужаса. Со стороны храма сломя голову бежал и что-то кричал помощник Леклерка.

— Что он кричит? Что случилось? — встревоженно спросил Фантин.

— Обвал, — перевел молодой Кристани. — Засыпало одного из феллахов.

Леклерк сжал кулаки. Почему этот иностранец не уезжает? Неужели ему все еще мало? Зачем ему понадобилось воскрешать колдовские чары, которые оставались погребенными целые тысячелетия?

Но граф Мандранико и впрямь собрался уезжать: волоча ногу, он поднимался к ним по откосу. И в эту минуту Леклерк заметил, что все кругом, начиная с выжженных склонов раскопа, шевелится. Пустыня пришла в движение. Там и здесь, словно осторожные животные, бесшумно двигались небольшие оползни. По оврагам, канавам, с уступа на уступ, то приостанавливаясь, то вновь продолжая свое движение, они со всех сторон ползли вниз, сжимая кольцо вокруг раскопанного храма. И ни малейшего дуновения в неподвижном воздухе… Шум включенного автомобильного мотора на несколько минут вернул всех к действительности. Прощание и изъявления благодарности были официально сухи. Граф оставался невозмутимым, ноявно торопился. Он не спросил, почему кричали феллахи, не взглянул на пески, не поинтересовался, отчего так бледен Леклерк. Машина выехала за ограду, прошелестела по шоссе меж воронок песка и пыли и скрылась.