Шестерёнки апокалипсиса (Нужно больше древесины!) (СИ)

— А я сам не дурак бодаться с разогнавшимся паровозом. Правда, тогда и начал задумываться, не пора ли удочки сматывать. Но класть голову за каких-то людей, кого один раз мельком видел… Нет, увольте. Своя шкура дороже. И, кстати, они же реально могли оказаться и шпионами, не исключаю.

— Ясно… — Индеец протянул таким тоном, что было непонятно — одобряет или порицает бездействие собеседника. На этом их разговор, собственно, и закончился.

Валере же ещё какое-то время не удавалось увидеть так взбудоражившую всех новую пленницу. Ровно до тех пор, пока она не появилась в поле зрения и не села на краю загона, у самой изгороди. Тогда у «больного», наконец, появилась возможность скосить глаза и рассмотреть «пополнение».

Девочкой она была только для Михаила, фактически, являясь сверстницей Валеры. Выглядела и правда неважно: синяки, ссадины, осунувшееся — хоть и симпатичное — лицо, да и вообще вид имела очень утомлённый, какой-то даже измученный. Короткая стрижка по плечи, давно не мытые, спутавшиеся волосы. Чуть нескладная, но какая-то неуловимо притягательная фигурка. Новенькая не являлась такой же «глянцевой» красавицей, как разгуливающие вокруг полуголые амазонки — но, всё равно, была хороша собой, и даже очень.

Никаких браслетов, комбинезонов — лишь какие-то лохмотья, в которых угадывались остатки «цивильной» одежды. Причём, характер повреждений этой одежды Валере очень не понравился. Но он старался гнать от себя скверные мысли — и так было тяжело.

Опустившись прямо на землю, подтянув ноги к подбородку и обхватив их руками, девушка уставилась в пространство перед собой пустым, отсутствующим взглядом. И не реагировала на попытки заговорить с собой. Сначала, когда недоброй памяти Костя попробовал «подкатить шары», она вздрогнула — но потом просто отвернулась, и, это Валера смог разглядеть совершенно ясно, надолго закрыла глаза. Как очень уставший человек, которому уже всё равно. Остальные — не удостоились даже и такой реакции.

Сил ни скрипнуть зубами, ни ещё как-то выразить своё негодование у лежащего не было. Он мог только смотреть и слушать. А послушать было что…

Ведь кинув попытки разговорить новую пленницу, старожилы начали вспоминать. Вспоминать тех женщин, которые тоже сидели с ними, в этом загончике. Судьба их всех была совершенно одинакова — рано или поздно приходили «демоны», «черти», «рогатые» и обменивали их на пленников мужского пола. Те, кого уводили, никогда не возвращались. Предположения, которые строились относительно дальнейшей судьбы несчастных, были одно ужасней другого.

Михаил шикнул на болтунов, которые говорили обо всех этих вещах так свободно и непринуждённо, будто бы и не было рядом той, кому всё это светит, возможно, в ближайшем будущем. Любители посплетничать сначала стушевались, но спустя какое-то время вернулись к теме, и, чувствуя себя под защитой побегов, атакующих любых нарушителей спокойствия, даже начали с ещё большим смаком всё описывать. Ровно до тех пор, пока офицер-белорус не подошёл обманчиво медленно и вальяжно к одному из особо громко вещавших, и не сунул тому незаметно под рёбра, выбив весь дух и желание разглагольствовать дальше.

После этого стало ещё хуже — повисло тягостное молчание. Все переваривали услышанное, каждый по-своему. А Валера лежал и рассматривал девушку. И клял себя за то, что запустил это дурацкое улучшение. Сердце сжималось от жалости, настолько пленница казалась несчастной и беззащитной. Парня просто трясло от бессилия и невозможности помочь. Он сейчас не мог ни встать, ни подойти, ни утешить. Не говоря уже о том, чтобы как-то защитить…

Наверное, далеко не сразу он заметил тяжёлый взгляд Михаила, направленный на себя. Индеец, увидев, что на него смотрят, выждал недолгую паузу. И заговорил — негромко, медленно выговаривая слова.