Шестерки Сатаны

Но тут мне, конечно, подумалось и о другом. Например, о том, что я у Чуда-юда записан в качестве избранной единицы, которую «хозяева» эвакуируют через Большой Проход. То есть спасут мое бренное тело от удара своих противников и перекинут на некую экологически чистую планету, которую Чудо-юдо собирается назвать «Барыней». Душу, как я понял, батя отымать у меня не собирается, но, похоже, жаждет ее капитально переделать. И очень может быть, что после этой переделки я буду не я, а нечто совсем иное. Или интеллектуал, или суперсолдат, или рабочая лошадь. А может, вообще что-нибудь непредсказуемое. Например, «бактериологический» снаряд, поражающий врагов информационно несущим излучением с иррациональной компонентой. Допустим, сделают из меня поэта, который будет слагать вирши и долдонить их по всей Галактике в каком-нибудь заранее заданном волновом диапазоне с мощностью в пару гигаватт. Отчего межпланетные супостаты напрочь свихнутся, а их враги, в лице «черного ящика» и его присных, водрузят свое знамя (ежели таковое у них имеется) на… что-нибудь аналогичное рейхстагу. Сам я, конечно, загнусь, израсходовав энергию, но памятник мне не поставят. Я не солдат, а боеприпас.

Впрочем, скорее всего на боеприпасы у Чуда-юда уже достаточно кандидатур. Если они сейчас начнут размножать своих наследственных «зомби» черенкованием, иначе говоря, отрезать от них небольшие кусочки, а потом в течение двух-трех часов из одного мелкошинкованного бойца регенерируется целое войско, то вполне могут обойтись без меня.

Ох, как же трудно мне пришлось в эти минуты! Я прямо-таки задрожал от яростного желания выскочить из стенного шкафа и постучаться в соседнюю комнату, закричав: «Батя, я готов! Командуй! Исполню, что хошь, только возьми меня с собой! Не желаю стать микробом, погибшим на поверхности яблока, облитого кипятком! Хочу поскорее туда, на чистенькую планетку, где ты будешь президентом-королем-императором, а я буду послушным и любящим сыночком-паинькой. Даже если наследным принцем мне быть не придется».

Если ничего этого не произошло, то отнюдь не потому, что мне удалось подавить этот соблазн титаническим усилием воли, и вовсе не потому, что мне стало жалко Марию Николаевну, которую Чудо-юдо не нашел нужным внести в свой список счастливчиков. Наконец, даже не жалость к Кольке и Катьке. Потому что Чудо-юдо сказал фразу, которая крепенько меня зацепила: «У Михаила и всех четверых внуков есть вредное сочетание генов». А у меня, видишь ли, оно слабее выражено. Какой-то, условно говоря, «Black Box» подсунул мне безжалостную мысль: «А как ты думаешь, почему эта самая, ненужная Чуду-юду генная аномалия, одинакова у Мишки и всех четверых ребятишек? Не знаешь? Ну-ка, вспомни, как вы женились на сестрах Чебаковых! То-то! Ты десять лет Мишкиных детей кормил!»

Как ни ужасно, но в этот момент злоба и ненависть к родному брату, пусть бестолковому, пусть забалованному в детстве за себя и за меня, но доброму, веселому и вполне симпатичному парню, перехлестнули через край. Хотя вообще-то мы не раз хихикали с ним по-дружески, насчет «колхозных детей» и «бариново-чебаковских гибридов» и вообще относились к тому, что вся четверка двойняшек может быть сделана кем-то одним, с юмором. А теперь… Я аж кипел!

Пусть остаются, заразы, все! Я там, на новой планете, им всем шариков накидаю! И Зинке, и Ленке-Эленке, и Вике! А ты, падла, испаришься здесь со своими ублюдками!

Да, я вполне мог бы выскочить из стенного шкафа и, позабыв виртуальные речи Марии Николаевны, кинуться к Чуду-юду и Эухении! Только бы спастись самому, только бы отделаться от двух страшных угроз, нависших над головами всего этого явно никудышного мира. И плевать мне на душу — спаслась бы шкура!

Но все-таки этого не случилось.

Потому что среди ночной, точнее, предутренней тишины послышался сверлящий, стремительно нарастающий свист, переходящий в рев: ви-и-и-у-у-о-о-о! А еще через секунду сверканула красно-оранжевая вспышка и так шандарахнуло, что я разом вырубился на пару минут!

БЕДЛАМ

Что происходило в те две минуты, что я лежал без памяти, неизвестно. Вообще-то, наверно, я и вовсе мог бы не очухаться, если б сидел в шкафу, не закрыв за собой дверцы. Именно в дверцы пришлась целая туча осколков стекла, выбитых взрывной волной, и один тяжеловесный, скрученный разрывом в форму пропеллера, стальной осколок тяжелого снаряда. Если б дверца была потоньше, а осколок не потерял силу, то он пришелся бы мне в башку, и она разлетелась бы, как арбуз, упавший на асфальт. Не прикрывала бы меня дверца — и вовсе нечего ловить. Ведь эта злая железяка все-таки пробила крепкую деревяшку, но, потратив последние силы, застряла в ней, и ее зазубренные края торчали сквозь расщепленную фанеровку с внутренней стороны. Сантиметрах в тридцати от моего носа. Не закрой я дверцу, меня бы и стекляшки могли спровадить на тот свет, если б угодили в глаза или по шее. Во всяком случае, поуродовали бы капитально.