Шестеро. Капитан «Смелого». Сказание о директоре Прончатове

Собрание охотно засмеялось давно известной реплике старика, две стесняющиеся работницы рейда наконец решились взойти на сцену, и уж тогда Иван Фомичев поднялся на фанерную трибуну. Все наконец пришло в норму, и Олег Олегович, тоже дружно выбранный в президиум, принял ту позу, в которой всегда сидел на собраниях. Для этого Прончатов свободно положил руки на стол, ноги вытянул, расслабленной спиной оперся на спинку стула, ибо именно в такой позе он мог, не шевелясь, просидеть два часа, поражая терпением даже выдержанных заседальщиков.

Как водится в поселковых клубах, висела под потолком люстра со стекляшками из бутылочного стекла; шесть деревянных колонн подпирали — бог знает зачем — потолок, желтые панели опоясывали стены, к которым никто и никогда не прикасался спиной. Стулья были канцелярские, соединяли их в ряды толстые кедровые планки. Светом со сцены было хорошо освещено только несколько первых рядов, где сидели Нехамовы, одетые в однообразные шевиотовые костюмы и без галстуков, так как старый Никита презрительно называл их «селедками». Женщины нехамовского рода располагались во втором ряду — им капризный глава семейства отводил отнюдь не первое место в жизни.

Дотошно, внимательно осмотрев зал и людей, Прончатов начал подремывать под мерное поскрипывание рассохшихся стульев; впрочем, он на лету поймал из доклада несколько цифр, обратил внимание на то, что под руководством профсоюзной организации повысилась трудовая дисциплина, но остального не слушал, так как ничего нового Ванюшка Фомичев ему сообщить не мог, и весь доклад Олег Олегович думал о том, как в последнее воскресенье месяца устроить себе охоту и рыбалку. На этот раз он пригласит механика Огурцова, покажет ему, взяв предварительно клятву о неразглашении тайны, заветное Долгое озеро. Прончатов прихватит новое ружье, две заграничные блесны, и все будет так хорошо, как никогда не бывало. Перипетии рыбалки и охоты Прончатов обдумывал до тех самых пор, пока доклад не закончился. Народ зашумел, задвигался, и временно председательствующий парторг Вишняков торопливо прокричал:

— До начала перерыва мы имеем возможность предоставить слово двум выступающим. Слово имеет товарищ Семеновских!

Зал длинно и охотно заржал. Вот уже лет десять не было в Тагаре собрания, на котором бы первым не выступил пожилой счетовод из бухгалтерии Анипадист Григорьевич Семеновских. Поэтому зал скрипел стульями и ржал, раздавались аплодисменты и выкрики, в задних рядах грузчики наяривали каблуками по полу, когда Семеновских быстро, пригнувшись, как под пулеметным огнем, шел по проходу к трибуне.

— Тихо, товарищи, тихо!

Семеновских, страдая от волнения, забирался по ступенькам на трибуну. Рот у старикашки был по-рыбьи открыт, грудь высоко подымалась и с хрипом опадала, руки, ухватившиеся за трибуну, так дрожали, что фанера подергивалась. А в зале, в шестом ряду, сидела светленькая старушка в очках, со старинным гипюровым шарфом на плечах: жена счетовода. Она судорожно стискивала руки, вытягивала к президиуму тонкую шею, издали Прончатову казалась как бы распятой. Он болезненно дернул губой.

Смешно, нелепо, трогательно, но старый счетовод Семеновских жил полно и радостно только от собрания к собранию. Уже за две недели до очередного из них жена Семеновских приходила в продовольственный магазин, смиренно выстояв длинную очередь, жеманно обращалась к продавщице: «Милостиво прошу простить меня, но Анипадист Григорьевич двадцать шестого выступает на собрании, так нельзя ли для него купить кефиру?» В эти же дни старики выходили гулять вечерами по центральной поселковой улице, надев самое лучшее; шли под руку тихие и сияющие, а встретив знакомых, жена говорила: «Вы ведь знаете, что Анипадист Григорьевич выступает. Поэтому нам надо много гулять. У мужа слабая нервная система!»

За две недели ожидания Семеновских удивительно молодел. Его глаза блистали демонически, походка убыстрялась, твердела до такой степени, что Прончатов начинал узнавать его шаги в коридоре, а на службе счетовод работал так много и хорошо, что его хвалили.

В день собрания, за те минуты, пока приходилось в зале ждать выступления, Семеновских старел сильнее прежнего. Рассказывали, что перед выступлением старик иногда терял сознание и жена давала ему нюхать загодя прихваченный из дома нашатырный спирт, но счетовод все равно бледнел, ронял на пол каллиграфически написанную речь и старел на глазах, точно с него смывали блеск молодости и энергии.

Сегодня повторялось знакомое: постаревший, дрожащий Семеновских поднялся на трибуну, прыгающими пальцами развернул тетрадочку, не найдя начала речи, тоненько, по-детски ойкнул, отчего у него свалились очки. А зал рычал от восторга, скрипел стульями, в задних рядах раздавался жеребячий рев, летели под потолок кепки, визжали девчата.

— Тихо, ну тихо же!