Шестеро обреченных [= Последний из шестерки]

Все же Сантеру пришлось остановиться, поскольку Перлонжур преградил ему путь, однако лицо его оставалось столь же строгим и замкнутым. Видя их обоих вот так стоящими друг против друга, никто не подумал бы, что этих людей объединяет дружба, причем давняя.

— Я тороплюсь, — сказал Сантер. — До свидания.

— Ты не можешь отказать мне в этом. Я прошу тебя уделить мне всего несколько минут для беседы.

— Почему же не могу?.. Повторяю тебе: я очень тороплюсь.

— Что я тебе такого сделал?

Этот вопрос привел Сантера в замешательство, Он спросил себя: а ведь и вправду — что ему такого сделал его друг? Ему пришлось признаться перед самим собой, что, в сущности, Жан не сделал ему ничего дурного.

— Тебе что, так нужно?.. — начал он.

— Просто необходимо! — прервал его Перлонжур. Сантеру пришлось уступить этой более настойчивой и несгибаемой, нежели его собственная, воле. Всего каких-нибудь десять минут спустя оба друга уже сидели за столиком маленького уютного кафе, будучи в этот час его единственными посетителями.

— Так что же ты хотел мне сказать? — спросил Сантер,

— Вот что... — начал Перлонжур, но вдруг запнулся. Он никогда не мог бы подумать, что эту короткую фразу ему будет так трудно произнести, ту ключевую фразу, за которой все остальное последовало бы само собой: «Я хотел бы с тобой поговорить об Асунсьон».

Однако лишь упоминание этого имени заставляло его испытывать глубокое волнение, и он с грустью подумал, что Сантер испытывает при этом такие же чувства. Хотя до сих пор они и словом не обмолвились о своей любовной привязанности, однако каждый из них с болезненной уверенностью чувствовал, что друг его любит женщину и что за одну ее улыбку готов отдать жизнь.

— ...я хотел поговорить с тобой о Жернико, — неожиданно закончил Перлонжур.

— Вот как! — отозвался Сантер, удивленно поднимая брови.

— Ты уверен в том, что это было именно его тело?

— Конечно же, уверен.

— И ты собираешься сообщить об этом Асун... его невесте?

— Да, — глухо ответил Сантер.

— А ты не подумал, что, поступив таким образом, ты доставишь ей страдания?.. А?

— Кому это я доставлю страдания?

— Асунсьон.

— Нет, не думаю.

После этих слов наступило молчание. Оба друга, казалось, набирали сил для дальнейшей борьбы.

— Ты неправ, — тихо сказал Перлонжур. — Не рано ли ей знать об этом?..

— Нет, не рано. Я сейчас как раз направлялся к ней. Асунсьон пора узнать о том, что она свободна...

— Знаешь, если она действительно любила Марселя то, думаю, что свободной она станет не скоро!

— Но ведь нельзя же питать любовь к умершему.

— Ты ошибаешься. Некоторых умерших любят гораздо сильнее, чем живых.

При этих словах щеки Сантера вспыхнули:

— Ты говоришь это в расчете на меня?

— Я не понимаю...

— О! Только не нужно разыгрывать дурочку! Ты привел меня сюда лишь затем, чтобы поговорить о ней. Именно это ты и намерен был сделать, когда только что остановил меня на улице. Но тебе не хватило смелости начать этот разговор, правда? Или, быть может, откровенности?.. Ну, тогда я скажу вместо тебя. Я-то ведь не боюсь этих слов. Короче, ты любишь Асунсьон.

— Да. — прошептал Перлонжур.

— Но я ее тоже люблю! Я люблю ее — нужно ли тебя в этом убеждать, люблю больше жизни!.. Если бы только знал, насколько больше своей жизни!..

— Конечно, Жорж, иначе это нельзя было бы назвать любовью.

— Я полюбил ее с самого первого дня, с тех пор как впервые увидел ее, когда она пришла ко мне, узнать новости о Марселе...

— А я, — сказал Перлонжур, — полюбил ее с того дня, когда похитили Марселя, когда я вместе с тобой вошел в квартиру и увидел ее, лежащую на полу в обмороке... Я полюбил ее, ты понимаешь, еще не видя ее лица...

— Но ведь я полюбил ее раньше тебя! — искренне воскликнул Сантер.

— А я, — ответил на это Перлонжур, — люблю ее с тех пор, как я вообще впервые стал думать о женщинах.

Воцарившееся враждебное молчание явно разделяло двух друзей. Только что произнесенные слова полностью подтвердили все их опасения и смутный страх, усугубив таким образом размолвку. Что же теперь делать? Что будет с их такой чистой братской дружбой?

— Мы не виноваты, что оба любим ее, — задумчиво произнес Сантер.

— Но и она в этом тоже не виновата! — ответил Перлонжур.

— А ты... ты часто с ней виделся?

— Не так часто, как ты.

Этот ответ наполнил радостью душу терзаемого ревностью Сантера. Помимо воли он видел в друге лишь третьего лишнего, этакого непорядочного соперника. И снова помимо воли он считал себя обладателем, в некотором роде имеющим право первенства на молодую женщину. До возвращения Жернико он не питал никаких надежд, а лишь молча страдал, даже не предполагая, что самой судьбой будет угодно встать на его сторону. Теперь же он даже не помышлял о том, чтобы уступить Асунсьон кому бы то ни было. Что же касается Перлонжура... Ну что ж! Теперь настал его черед молча страдать!..

— Мне жаль тебя! — сказал Сантер.

— Тебе жаль меня?.. Это почему же? — искренне удивился Перлонжур.