Шестеро вышли в путь

У Ольги тоже ныло все тело и от усталости кружилась голова. Но она даже зубы стиснула от презрения к этому дурному актерству. Она была не совсем справедлива. Булатов действительно чувствовал себя очень плохо. Он не был приспособлен к физическому напряжению, к усталости, ко всему трудному и тяжелому. Ольга была права только в том смысле, что не имел он права, сидя в комнате за накрытым столом и покуривая английский табак, прикидываться человеком мужественным, сильным, привыкшим к трудностям путешествий.

Она еще раз вспомнила, как жалко выглядели ее ребята в то воскресенье рядом с Булатовым, как небрежно, самоуверенно, с каким скромным достоинством держался он, ее муж, и, вспомнив это, чуть не заплакала от ненависти и отвращения.

— Черный монах, — сказала она негромко, — черный монах! Дерьмо ты, а не черный монах!

Перед нею шел Савкин, за ней шагал Булатов, негромко постанывая, за ним Катайков и Тишков. А сзади всех шагал Гогин, спокойный, довольный, и все закрывал и закрывал ворота, тысячи ворот, через которые ей никогда не пробиться обратно.

Деревья высоко возносились вверх. Внизу громоздились упавшие стволы, горы высохших сучьев, заросшие мхом и плесенью. Иногда и поперек тропинки лежало упавшее дерево. Тропинка как бы переползала через ствол. Мох на середине его был чуть притоптан. И как трудно было влезть на это дерево и спрыгнуть с него! Но надо было идти и не стонать и не показывать, что устала, хотя бы ради того, чтобы быть лучше Булатова.

Прошел час и два. Пятьдесят пять километров было от Носовщины до Калгачихи. Сколько они прошли? Ольга постаралась сообразить. Три часа до первого привала, потом три часа до второго привала и часа два сейчас. Восемь часов. Пять километров в час они, наверное, проходили. Значит, сорок километров. Часа через три будет Калгачиха. Там отдых, сон, молоко, хлеб с сосновой корой. А дальше?

Надо было о чем-нибудь думать, потому что, думая, легче идти. Ольга стала себе представлять, как она выспится в Калгачихе: где угодно — на полу, на скамейке, а может быть, и на сеновале. В это время, как ей показалось — над самым ее ухом, грянул выстрел. У Ольги даже сомнения не возникло, что стреляют ей в спину. Долю секунды она ждала боли, потери сознания, смерти, потом решила, что стрелявший не попал, и обернулась. Катайков держал в поднятой руке маленький револьвер. Где он его прятал раньше? Она и не догадывалась, что у него есть оружие. Выждав несколько секунд, Катайков выстрелил, не целясь, еще раз. Выждал еще, выстрелил третий раз, вынул из кармана маленькую кобуру, аккуратно засунул в нее револьвер и спрятал кобуру обратно.

Ольга стояла, ничего не понимая. Трижды откликнулось из лесу эхо, потом была тишина. Потом три выстрела раздались в ответ из леса.

— Можно присесть, — сказал Катайков. — Сейчас человек выйдет.

Ольга быстро соображала. Это не Калгачиха. Пятьдесят пять километров они пройти не могли. Больше здесь деревень и поселков нет. Кто же их поджидает в лесу? С кем здесь назначена встреча?

Булатов сел на упавший ствол, облокотился о колено и положил голову на руку. Был он в эту минуту очень красив. Этого Ольга не могла отрицать. Даже сейчас, оказавшись тряпкой и размазней, он сохранил пластичность движений. Рука его, поддерживавшая голову, была как-то особенно изогнута, а голова опущена так, будто он переживал необыкновенно благородные чувства. Красивость эта была особенно противна Ольге. Она отвернулась. Ей не хотелось думать о нем. Гораздо важнее было узнать, кто выйдет сейчас из леса. Что за встреча с заранее условленными сигналами? Кто их ждет в лесной пустыне? И что ждет ее, Ольгу?

За стволами, за буреломом, похрустывали сучки. Потом на тропинку вышел черный монах.

Ольга даже вздрогнула — так перекликалось его появление с разговором на острове и недавними мыслями ее о Булатове. Но это был черный монах не символический, а самый обыкновенный. Он был в черном подряснике или рясе (Ольга плохо разбиралась в церковных тонкостях), в монашьей шапочке — кто знает, как она называется, худой, лет пятидесяти, но бодрый и энергичный. Лицо у него было узкое, длинное, бородка клинышком. Он вышел на тропинку и поклонился.

— Заждались! — сказал он ласково. — Рады гостям. Прошу вас, тут недалечко. Верст десять — и того не будет. Хлебы поставлены, как раз испекутся.

Ольга быстро окинула своих спутников взглядом. Никто не был удивлен появлением монаха. Только она и Савкин. Остальные, видно, ждали его.

Савкин вопросительно смотрел на Катайкова.

— Пойдешь с нами, голубчик, — сказал ему ласково Катайков. — Поможешь управиться, товар погрузить.

«Контрабанда, — подумала Ольга. — Ну это еще полбеды».

Савкин молча кивнул головой и свернул с тропинки. Ольга решилась.

— С тропинки я не сойду, — сказала она.

— Сойдете, барышня дорогая, — сказал Катайков. — Последи, Гогин.

Ольга посмотрела на Булатова. У Булатова было скорбное, тоскующее лицо. Он отвел глаза. Ольга поняла, что надо идти.

Глава двенадцатая ГОГИН УЛЫБАЕТСЯ