Шестеро вышли в путь

— Дикий полковник, — повторил Миловидов. — Это хорошо. В этом есть что-то гордое. Войска дикого полковника на плечах противника ворвались в Москву.

— Вот вы уж преувеличиваете, — сказал Харбов. — Войск нет. Один дикий полковник. Может быть, последний на земле.

— Может быть, может быть, — сказал Миловидов, — Однако не скажите. История может еще и повернуться. Вон во Франции ваши друзья в революцию чего понаделали! Тоже набезобразничали достаточно, а потом что? Людовик Восемнадцатый. Короли, императоры.

— Ждать Людовика Восемнадцатого я бы вам не советовал, — сказал Харбов. — А впрочем, ваше дело.

Полковник смотрел на Харбова странным, оценивающим взглядом. Почему-то не было в нем прежней ярости. Наверное, ночами, лежа и продумывая свои обличительные монологи по адресу новой власти, он представлял себе, что будет без конца говорить, когда дорвется до кого-нибудь из нынешних хозяев. А сейчас говорить не хотелось. Он молчал. Он смотрел на Харбова, задумался о своем и даже, сложив губы трубочкой, просвистел несколько тактов.

— Среди белого дня, — сказал наконец он, ни к кому не обращаясь, — у всех на глазах украли Россию! Чудеса!

И тут он как будто вспомнил, что не один, что перед ним пленники, враждебные, чужие люди. И он вдруг спросил спокойным деловым тоном, странно отличавшимся от истерического его монолога:

— Ну хорошо, молодые люди, а если бы я выпустил вас? Только не даром, конечно, а за выкуп, как это принято было и у рыцарей Круглого стола и у наших братьев-славян.

— Большой выкуп просите? — спросил Харбов.

— Помилование, — коротко ответил полковник.

— Значит, хотите явиться с повинной? — спросил Харбов.

— Да нет, собственно... — Опять у полковника стали отсутствующие глаза. — Я, собственно, не хочу. Я так, к примеру. Просто хочется знать: ежели я выпущу вас и явлюсь с повинной, то что будет? Расстрел?

— Не знаю... Смотря по тому, что вы наделали здесь за шесть лет.

— Нет, — покачал головой полковник, — здесь ничего такого не было. Крестьян рассердить боялись.

— А когда были в белой армии?

— Ну это дело давнее, да и потом война...

— Не знаю... — Харбов пожал плечами. — Мы с вами вести переговоры не уполномочены, да и вообще вряд ли кто-нибудь с вами разговаривать станет. Сдайтесь, суд будет вас судить.

— Но были же похожие случаи! — раздраженно спросил полковник, как будто любопытствуя об обстоятельствах, его не касающихся. — Сдавались же офицеры белой армии.

— Ну что ж, могу вам сказать... Учитывается добровольная явка, раскаяние и прежде всего состав преступления. Если вы не очень зверствовали на гражданской войне, то могут осудить на несколько лет условно.

— Что значит условно?

Харбов объяснил.

— Так, так... — Полковник опять задумался. — Значит, если искренне раскаюсь, то, может, помилуют. Может, простят. Может, позволят жить в бедности и нищете, где-нибудь на краю России... — Он приходил все в большее возбуждение. Он сам себя распалял. Ярость опять клокотала в нем. — Руки коротки, господа комиссары! — закричал он истерическим голосом. — Еще сначала я над вами натешусь! Еще вы у меня в ногах поваляетесь! Еще я вашими слезками полюбуюсь!

Казалось, сейчас начнется истерика, но он с трудом заставил себя успокоиться. Все-таки рука дрожала. Он поднес ее к горлу, как будто трудно было дышать; покрутил шеей, будто давил воротник, и опустил руку. Он встал, маленький, худощавый, прямой, и сказал, выпятив грудь, высоко подняв голову:

— Вашу судьбу мы решим сегодня же. Честь имею! — Повернулся, четкими шагами дошел до ворот, приоткрыл створку и добавил: — Если кто исповедаться хочет, пожалуйста. У нас есть священнослужитель, даже довольно высокого ранга. Я вас своевременно предупрежу.

Он вышел, ворота закрылись, и снаружи загремел засов.

Минуту мы молчали.

— Да, — сказал Силкин, — интересная личность.

— А знаете что? — сказал Харбов. — Это ведь все одна болтовня. Пожалуй, полковник боится нас больше, чем мы его. Нам до своих добираться два шага, да и они к нам не через день, так через два на помощь придут, а у него где свои? За тысячу верст. Ну вот он покричал, погрозился, а дальше что? Сейчас небось соображает, как бы побольше выторговать. Нет, ребята, не тронет он нас. Не посмеет.

— И надо же было нам, — сказал Саша Девятин, — в двадцатом веке попасть в плен к страшным сыроядцам! Ну просто научно-фантастический роман.

Мисаилов свернул папиросу, чиркнул спичкой и спокойно, не торопясь закурил.

— Ты, Андрей, совершенно прав насчет полковника, — сказал он, — и очень точно изложил ход его рассуждений. Так точно, что и спорить нечего. И все же есть одно обстоятельство, из-за которого все твои рассуждения и копейки не стоят. Ты говоришь про него, как про нормального человека, но ведь он сумасшедший. Ты разве не заметил? А как сумасшедший поступит, этого никто предугадать не может.

Он затянулся и спокойно выпустил дым. У меня все оборвалось внутри. Мне стало так страшно, как бывало только в кошмаре.

Глава семнадцатая ЖИЗНЬ В БРЕДУ