Шестеро вышли в путь. Роман

- А раньше, видишь ли, олень приплывал каждый Ильин день на остров. Не знаю, старики рассказывают. Может, это сказка такая. Говорят так: в Ильин день соберется народ, веселье идет, торговля, пляски, и в какой-то час на озере показывается олень. Плывет он будто бы через озеро, и рога издали видны. А уж народ ждет. Выходит он на берег - и прямо в толпу. Его будто бы убивают, жарят и всем миром едят. А однажды будто бы вышел такой случай. То ли олень запоздал, то ли гости поторопились, только ждут-ждут оленя, а его нет. Ну забили быка, стали жарить. Тут и олень приплыл. Видит, что вместо него быка забили, обиделся и уплыл обратно. И так обиделся, что с тех пор перестал приплывать. Может, оно и верно, - сказал старик, - только мне кажется чудно. Чего лучше - убили вместо тебя быка, ну и живи себе, радуйся. Бог миловал.

Старик улыбнулся, и стало ясно, что нет для него сказочных оленей, а есть только обыкновенный олень, такой, который встречается в лесу, повадки которого он наблюдал и знает.

Лодка врезалась в берег, и мы вышли на остров.

И здесь тоже стояла мертвая тишина. Огромные ели были так же неподвижны, как церковь. Ни человека, ни зверя. Здесь не пели птицы, волны не плескались о камни. Даже воздух был неподвижен и тих.

Мы подошли к избушке. Она была без сеней. Дверь стояла открытая настежь. Я заглянул внутрь - никого. В углу дощатый топчан, на нем грязное тряпье. Нельзя даже разобрать, где изголовье - нет ничего похожего на подушку. На земляном полу лежат щепки. Одна показалась мне странной. Я поднял ее. На ней был нарисован человеческий глаз. Он глянул на меня, как живой. Такой живой, что мне стало неприятно. Я бросил щепку.

Перед избушкой были остатки костра. Харбов потрогал золу.

- Теплая, - сказал он.

- Может, Сысой на погосте, - сказал Семен Федотыч.

Дверь в церковь была закрыта. На засове висел огромный и ржавый замок. Мы вошли под тень елей. Они тянули над нами черные лапы. Черные их стволы я не мог бы обхватить руками.

Под елями теснились поросшие мхом кресты и надгробья. Ржавые ограды окружали могилы. Большие гранитные плиты покосились и ушли глубоко в землю. Кажется, здесь было еще тише, чем за оградой.

И вдруг в мертвой тишине мы услышали смех. Кто-то смеялся негромко, будто таясь. Мы вздрогнули. Была минута, когда я мог поддаться страху и выбежать с погоста. Но раздался спокойный голос Харбова:

- Смотрите, пожалуйста, какой чудотворец!

Под одной из елей, перед большим гранитным надгробьем, сидел человек. Он оброс бородой до самых глаз. На нем были мятая фуражка со сломанным лакированным козырьком, черная куртка и грязная рубашка с черным от грязи воротничком.

Все надгробье, перед которым он сидел, как перед столом, было заставлено бутылками. Одни были пустые, в других еще оставалась водка.

- Пришли гости, а стол накрыт, - сказал человек, улыбаясь беззубым ртом. Гнилые корешки черно-рыжего цвета торчали из десен.

- Гуляешь, Сысой? - спросил Семен Федотыч.

- Гуляю, - ответил псаломщик. - Сегодня Зосиму и Савватия жег. Хорошо горели отшельники! Зосима изображен, когда он на келейное строение дрова сеща. Душевный сюжет. А я его самого на дрова сеща. А? - Он тихо засмеялся.

- Тьфу! - сплюнул Семен Федотыч. - Стыд какой, не хвалился бы!.. Верите ли, - обратился он к нам, - иконы, подлец, жжет. Старого письма иконы.

Псаломщик взял бутылку, на дне которой было немного водки, опрокинул в рот и выпил до дна. Выпил, сплюнул и встал.

- Уйдите! - сказал он, простирая к нам руки. - Я каяться буду, мерзость свою перед богом замаливать.

- Напился, подлец, - сказал Семен Федотыч, - теперь ничего не добьешься.

Вернувшись к Тишковым, мы решили плыть на Илексу. Вероятней всего, маршрут Катайкова шел туда.

Глава седьмая КАЖЕТСЯ, ЧТО СЛЕДЫ ПОТЕРЯНЫ

Еще часа два бежал наш кораблик. Сначала вода и небо сливались, потом черная линия отчеркнула воду от неба. Линия превратилась в полосу, расширилась, и на горизонте стала медленно подниматься зубчатая стена леса. Мы подходили к северному берегу озера. Даже Харбов, много поколесивший по уезду, ни разу сюда не заезжал. Здесь начинались места, совсем почти не заселенные, только леса и болота, дичь, глушь, звериное царство. Узенькая тропа вела отсюда на север, и никто не знал, что было по сторонам тропы.

Здесь текли реки, только приблизительно нанесенные на карту, здесь были озера, которых никто не видел. Дальше, на север, с запада на восток тянулся невысокий кряж - Ветреный пояс. Реки, бравшие начало на южном его склоне, текли на юг и впадали в Онежское озеро. Реки, начинавшиеся на северном склоне, стекали в Белое море. Кряж был водоразделом.

А до самого кряжа - непроходимый лес, пересеченный узкой тропой.

Была полночь. Красное солнце садилось за зубчатой стеной леса. Лес вырастал из гладкой, сверкающей на ночном солнце воды глухой, молчаливой стеной.