Шестеро вышли в путь. Роман

- Дикий полковник, - повторил Миловидов. - Это хорошо. В этом есть что-то гордое. Войска дикого полковника на плечах противника ворвались в Москву.

- Вот вы уж преувеличиваете, - сказал Харбов. - Войск нет. Один дикий полковник. Может быть, последний на земле.

- Может быть, может быть, - сказал Миловидов, - Однако не скажите. История может еще и повернуться. Вон во Франции ваши друзья в революцию чего понаделали! Тоже набезобразничали достаточно, а потом что? Людовик Восемнадцатый. Короли, императоры.

- Ждать Людовика Восемнадцатого я бы вам не советовал, - сказал Харбов. - А впрочем, ваше дело.

Полковник смотрел на Харбова странным, оценивающим взглядом. Почему-то не было в нем прежней ярости. Наверное, ночами, лежа и продумывая свои обличительные монологи по адресу новой власти, он представлял себе, что будет без конца говорить, когда дорвется до кого-нибудь из нынешних хозяев. А сейчас говорить не хотелось. Он молчал. Он смотрел на Харбова, задумался о своем и даже, сложив губы трубочкой, просвистел несколько тактов.

- Среди белого дня, - сказал наконец он, ни к кому не обращаясь, - у всех на глазах украли Россию! Чудеса!

И тут он как будто вспомнил, что не один, что перед ним пленники, враждебные, чужие люди. И он вдруг спросил спокойным деловым тоном, странно отличавшимся от истерического его монолога:

- Ну хорошо, молодые люди, а если бы я выпустил вас? Только не даром, конечно, а за выкуп, как это принято было и у рыцарей Круглого стола и у наших братьев-славян.

- Большой выкуп просите? - спросил Харбов.

- Помилование, - коротко ответил полковник.

- Значит, хотите явиться с повинной? - спросил Харбов.

- Да нет, собственно… - Опять у полковника стали отсутствующие глаза. - Я, собственно, не хочу. Я так, к примеру. Просто хочется знать: ежели я выпущу вас и явлюсь с повинной, то что будет? Расстрел?

- Не знаю… Смотря по тому, что вы наделали здесь за шесть лет.

- Нет, - покачал головой полковник, - здесь ничего такого не было. Крестьян рассердить боялись.

- А когда были в белой армии?

- Ну это дело давнее, да и потом война…

- Не знаю… - Харбов пожал плечами. - Мы с вами вести переговоры не уполномочены, да и вообще вряд ли кто-нибудь с вами разговаривать станет. Сдайтесь, суд будет вас судить.

- Но были же похожие случаи! - раздраженно спросил полковник, как будто любопытствуя об обстоятельствах, его не касающихся. - Сдавались же офицеры белой армии.

- Ну что ж, могу вам сказать… Учитывается добровольная явка, раскаяние и прежде всего состав преступления. Если вы не очень зверствовали на гражданской войне, то могут осудить на несколько лет условно.

- Что значит условно?

Харбов объяснил.

- Так, так… - Полковник опять задумался. - Значит, если искренне раскаюсь, то, может, помилуют. Может, простят. Может, позволят жить в бедности и нищете, где-нибудь на краю России… - Он приходил все в большее возбуждение. Он сам себя распалял. Ярость опять клокотала в нем. - Руки коротки, господа комиссары! - закричал он истерическим голосом. - Еще сначала я над вами натешусь! Еще вы у меня в ногах поваляетесь! Еще я вашими слезками полюбуюсь!

Казалось, сейчас начнется истерика, но он с трудом заставил себя успокоиться. Все-таки рука дрожала. Он поднес ее к горлу, как будто трудно было дышать; покрутил шеей, будто давил воротник, и опустил руку. Он встал, маленький, худощавый, прямой, и сказал, выпятив грудь, высоко подняв голову:

- Вашу судьбу мы решим сегодня же. Честь имею! - Повернулся, четкими шагами дошел до ворот, приоткрыл створку и добавил: - Если кто исповедаться хочет, пожалуйста. У нас есть священнослужитель, даже довольно высокого ранга. Я вас своевременно предупрежу.

Он вышел, ворота закрылись, и снаружи загремел засов.

Минуту мы молчали.

- Да, - сказал Силкин, - интересная личность.

- А знаете что? - сказал Харбов. - Это ведь все одна болтовня. Пожалуй, полковник боится нас больше, чем мы его. Нам до своих добираться два шага, да и они к нам не через день, так через два на помощь придут, а у него где свои? За тысячу верст. Ну вот он покричал, погрозился, а дальше что? Сейчас небось соображает, как бы побольше выторговать. Нет, ребята, не тронет он нас. Не посмеет.

- И надо же было нам, - сказал Саша Девятин, - в двадцатом веке попасть в плен к страшным сыроядцам! Ну просто научно-фантастический роман.

Мисаилов свернул папиросу, чиркнул спичкой и спокойно, не торопясь закурил.

- Ты, Андрей, совершенно прав насчет полковника, - сказал он, - и очень точно изложил ход его рассуждений. Так точно, что и спорить нечего. И все же есть одно обстоятельство, из-за которого все твои рассуждения и копейки не стоят. Ты говоришь про него, как про нормального человека, но ведь он сумасшедший. Ты разве не заметил? А как сумасшедший поступит, этого никто предугадать не может.

Он затянулся и спокойно выпустил дым. У меня все оборвалось внутри. Мне стало так страшно, как бывало только в кошмаре.

Глава семнадцатая ЖИЗНЬ В БРЕДУ