Шестиглавый Айдахар

Уркенжем, словно собираясь резать барана, опустился на одно колено рядом с братом и выжидательно посмотрел на глашатая. Тот кивнул. Не спеша, спокойно наклонившись к лицу Баурчина, Уркенжем полоснул его по горлу большим ножом. Потом он поднялся на ноги, весь обрызганный кровью, и невидящими, остановившимися глазами снова посмотрел на глашатая. Тот, взяв из рук слуг красный чапан, символизирующий власть эмира, накинул его на плечи убийцы, а на голову надел борик, отороченный мехом куницы.

Привыкшие к жестокости монголов, люди видели подобное впервые. Толпа потрясенно молчала, и только несколько неуверенных, робких голосов попытались выкрикнуть: «Пусть растет твоя слава, эмир!»

Новый эмир сделал палачам знак, чтобы они убрали тело брата, и, сев на черного иноходца, вся сбруя которого была украшена серебром, поехал во главе своих нукеров в город.

Да, подобное нельзя забыть. Саук словно бы заново пережил в эти мгновения когда-то виденное.

– Мы знакомы с тобой, – сказал он Святославу. – Помнишь, как мы сидели за одним дастарханом, когда еще был жив хан Сартак? В память об этом я хочу подарить тебе жизнь. Но вина твоя тяжела, и не наказать тебя нельзя. – Саук помедлил, впился взглядом в лицо Святослава. – Ты должен задушить собственными руками младшего брата. Он все равно будет убит. Если сделаешь, как я тебе сказал, слово мое крепкое, ты останешься жить…

Старый воин опустил голову и долго молчал. Мутная слеза скатилась по его обветренному, иссеченному годами лицу.

– Пусть будет так, – тихо сказал он. – Прикажи своим воинам развязать мне руки.

Душа Саука ликовала. Такого еще не видели и не знали орусуты. Пусть запомнят этот день навсегда. Да разве может быть в подлунном мире по-иному? Кто решится отдать свою жизнь ради другого, да еще обреченного? Страх за себя дороже родной крови. Этому закону следовали даже чингизиды, люди, отмеченные перстом самого бога.

Страшную месть придумал Саук для Святослава. Никогда люди не простят ему убийства брата, и все отпущенные ему Небом годы будет бродить этот когда-то сильный воин изгоем среди своего народа.

Страшнее смерти может быть только позор. Его не смоешь ничем: ни поступками, ни словами. Так пусть же, выполнив условие, Святослав живет, но отныне ясный день станет для него темной ночью и каждый шорох будет гнать его, точно дикого зверя, в лесные чащи, подальше от людей, дорог и троп. Живой мертвец начнет бродить по орусутской земле, вселяя ужас в каждого, кто осмелится хотя бы только подумать о непокорности.

Глаза Саука горели мстительным огнем.

– Развяжите его! – велел он нукерам.

Те поспешно исполнили приказ.

Все так же, не поднимая головы, старый воин стоял перед Сауком, медленно растирая посиневшие от волосяного аркана руки.

– Ну, что же ты! – нетерпеливо сказал тот.

Святослав резко вскинул голову. На миг глаза двух стариков – орусута и монгола – встретились. И вдруг Святослав метнулся вперед. Мелькнул в воздухе, словно крыло птицы, красный чапан падающего с коня Саука.

Все произошло так быстро, что ни один воин не успел ни двинуться с места, ни выхватить саблю. Когда же они бросились и оторвали, наконец, орусута от Саука, все было кончено. Свершилось страшное. Монгол неподвижно лежал на сырой, истерзанной копытами коней земле с раздавленным, измятым кадыком.

– С дороги! Прочь с дороги! – закричал Каблан-нойон, надвигаясь грудью своего огромного жеребца на Святослава.

Заслоняя в страхе лица руками, отпрянули в сторону нукеры. Яростно взвизгнула, остро блеснула в лучах утреннего солнца кривая монгольская сабля…

* * *

Великий хан Золотой Орды Берке ликовал. Тумены Ногая, легко преодолевая сопротивление врага, все больше продвигались в глубь Азербайджана. За несколько недель расправился с орусутами Каблан-нойон – сжег непокорные города, залил их землю кровью. С верховьев реки Или в ставку приехала желанная Кутлун-Шага.

Кому же радоваться, если не хану, когда храбрые воины прославляют его имя новыми победами?

Хан не должен знать плохого настроения, потому что все радости волею неба принадлежат ему одному. Пусть льется кровь, пусть плачут на пепелищах рабы! Что из того? Сердце настоящего монгола должно ликовать при виде крови и слез!

И совсем не важны потери. Пусть погибли многие из тех, кто добыл для него победу! К чему думать, что где-то есть на свете люди, оплакивающие павших? Вместо них придут другие – молодые и сильные, и они будут служить хану преданно и верно, и станут повиноваться любому его желанию и приказу.

«Погибших забудут, зато победы останутся в веках» – так говорил великий Чингиз-хан, не знавший страха и сомнений. Будь иначе, монголы никогда не стали бы самым сильным народом.

Берке жаждал новых побед, и поэтому приезд Кутлун-Шаги и радовал его, и огорчал. Вспыхнувшее с новой силой чувство к молодой женщине постоянно боролось в нем с желанием немедленно отправить ее в улус отца с новым войском, чтобы помочь тому в борьбе с Алгуем.