Шестиглавый Айдахар

– Ты свободна, потому что не виновата перед нами, но скажи ильхану, что придет такое время, когда он будет держать ответ. Пролитую кровь можно искупить только кровью…

Ханша стояла перед ним красивая, чуть располневшая. Алые, сочные губы ее тронула улыбка.

– Я передам это ильхану… Но не слишком ли рано отпускаешь ты меня?

Салимгирей презрительно отвернулся.

– Напрасно торопишься. Твои воины могут обидеться. Им будет скучно…

Салимгирей посмотрел на стоящих вокруг воинов. Один из них вдруг покраснел, опустил глаза, другой задвигал черными усами и оскалил крупные зубы в улыбке.

– Уезжай!

– Ну что ж… Твоя воля… Здесь ильхан ты…

Тогуз-хатун подошла к коню и легко, почти не касаясь стремени, взлетела в седло.

Кони двух женщин встретились на тропе, и каждая посмотрела в глаза другой. Тогуз-хатун – дерзко и весело, Кундуз – устало и печально.

Салимгирей сам принял повод коня Кундуз и помог сойти ей с седла.

Девушка ткнулась ему лицом в грудь, и плечи ее задрожали.

– Не плачь, – тихо сказал воин. – Не надо плакать. Все будет хорошо… Мы скоро вернемся в кипчакские степи.

Кундуз отстранилась от Салимгирея и со страхом и надеждой заглянула ему в глаза:

– А как же Коломон?

– Не плачь, девочка… – повторил Салимгирей. – Все будет хорошо…

* * *

Откуда было знать Кундуз то, что знал Салимгирей. Любовь и дело, которому без остатка отдает себя человек, помогают ему обрести крылья. И крылья эти надежно служат человеку, какая бы беда ни приключилась с ним.

Долгие годы рабства не сломили Коломона. Раньше жить ему помогало дело, сейчас же, когда пришла любовь, мир был полон удивительных красок, и казалось, что время бесконечно, что все можно начинать сначала.

Словно ножом по горячему, живому сердцу полоснули слова Кулагу, сказанные о Кундуз: «Ты увидишь ее только после того, как закончишь строить церковь».

Что мог поделать вчерашний раб, если этого захотел ильхан? Неповиновение означало смерть. Но теперь у Коломона была любовь, и ради нее стоило жить. Оставалось работать, верить и ждать.

И чем бы ни был занят, какое бы дело ни делал Коломон с той поры, как ханские нукеры привезли его в Гяндж, перед глазами неотступно стояла Кундуз. Он видел ее лицо в предрассветных туманах, наползающих из горных ущелий, она приходила к нему в снах.

Ромей работал самозабвенно, каждый потерянный впустую миг казался ему вечностью. Только скорейшее завершение работы могло приблизить заветную встречу.

Чуткое сердце предостерегало Коломона: «Не верь ильхану», – но слабым огоньком, путеводной звездой мерцала надежда.

Ему нравилось строить церкви. В отличие от мусульманской мечети, где украшать стены разрешалось только орнаментом, в церкви было дозволено многое.

Коломон всегда любил рисовать человеческие лица. Даже лики святых, рожденные его кистью, порой удивительно напоминали реальных людей, когда-то встреченных и запомнившихся ему на дорогах жизни.

И снова, как в Сарай-Берке, захватила Коломона мысль – нарисовать Кундуз. Ромей не был сумасшедшим и все-таки не мог справиться с тем искушением, которое вдруг овладело им.

Он знал, что совершит святотатство, если поселит под сводами христианского храма девушку-мусульманку. Кара будет жестокой. Ильхан обязательно приедет посмотреть церковь, а ведь он наверняка помнит Кундуз, и тогда…

Коломон уже начал оформлять алтарь. Он быстро и привычно писал святых, и только место, где должна была быть изображена Матерь Божья, все еще оставалось пустым.

Разум предостерегал ромея, рисовал ему картины страшной кары, а рука, сжимающая кисть, тянулась к подготовленной стене, повинуясь только сердцу.

С каждым днем приближалось время окончания работ и час, когда надо было принять окончательное решение. И однажды сердце заглушило разум. Кисть коснулась загрунтованной стены…

На освящение церкви прибыл сам ильхан. Он был хмур и рассеян – болезнь все больше давала о себе знать, и Кулагу чувствовал, что конец его приближается. Бегло осмотрев то, что сделал ромей, он велел наградить его горстью золотых монет.

Уже сидя на коне, готовясь тронуть повод, он вдруг, словно вспомнив что-то, обернулся к Коломону:

– Ты ни о чем не хочешь спросить меня, ромей? Я помню и сдержу свое слово… – Кулагу криво усмехнулся. – Твоя жена жива и здорова, но ты пока не увидишь ее. Скоро мои доблестные тумены войдут в Мекку. После того как ты построишь в этом гнезде ислама христианскую церковь, ничто не будет больше мешать тебе воссоединиться со своей возлюбленной.

Ильхан отвернулся и тронул коня. Коломон с криком бросился за ним, но нукеры, сопровождающие Кулагу, швырнули ромея в дорожную пыль.

Вера, которой все это время жил Коломон, рухнула, и на ее место пришло отчаяние. Жить не хотелось. То, о чем сказал ильхан, не оставляло надежды. И только товарищи, с которыми он бежал из Золотой Орды, не дали ему в те дни умереть.

Коломон не знал, что делать дальше, как поступить.