Шестиглавый Айдахар

Шли годы, но вместо тишины и покорности, которые должны были, по мнению монгольских владык, установиться в Дешт-и-Кипчак, степь продолжала волноваться, как и тогда, когда копыто монгольского коня только ступило на эту землю.

Доведенные поборами до нищеты, люди бежали от своих правителей в надежде найти такую землю, где бы их не достала кривая сабля и петля волосяного аркана. Но монголы были повсюду, и тогда беглецы стали собираться в отряды, подобные отряду Салимгирея. Вместе можно было хотя бы защитить свою жизнь. Ненависть к тем, кто грабил, насиловал, убивал, объединяла людей.

* * *

Решив расправиться с отрядом Салимгирея, Берке раньше обычного вернулся с летовки в главную свою ставку – Сарай.

Здесь его и застала весть, которая и обрадовала, и опечалила его.

Умер ильхан Кулагу. У Золотой Орды на одного врага стало меньше. Это был умный и всегда опасный враг. Казалось бы, надо радоваться, но Берке вдруг охватила глухая, щемящая тоска. Он понял, что всему рано или поздно наступает конец. И наступит такой час, когда и его смерть обрадует кого-то. А ведь у них с Кулагу было много общего. Каждый, переступая через трупы, через кровь, жил только для того, чтобы сделать свои улусы могущественными, покорить как можно больше народов. Конец же печален, как и у всякого живущего на земле. Венец всего – клочок степи, где тело твое и мозг превратятся в прах, и вместе с тобой уйдут навсегда честолюбивые помыслы.

Кулагу хотя бы оставил свое продолжение на земле. Кому отдаст свой трон он, Берке? Кто придет после него и в какую сторону повернет он могучего коня Золотой Орды?

Неодолимая сила все чаще влекла теперь хана на берег камышового озера.

Лето уже перешло на вторую половину, и перезревшие травы кланялись вольному степному ветру, а он, теплый и пьянящий, гнал зеленые волны к затянутому сиреневой дымкой краю земли.

Как никогда раньше, хотелось Берке жить. Обычно он не думал об этом. Просто жил и был уверен, что годы, отпущенные ему судьбой, прервутся не скоро.

В этом году молодые лебеди не прилетели к старой и одинокой птице. Хан вдруг почувствовал, что, в сущности, и он одинок на этой земле. Другие родились, чтобы продолжить свой род, он же, выходит, родился для того, чтобы какой-то время отсидеть на золотом троне Орды и уйти в небытие, не оставив даже следа.

Владеть троном – счастье, так почему же мечется душа, тоскуя о том, что доступно самому обычному воину, о сыне, которому, уходя, можно было бы оставить свое слово и свои надежды?

Берке, не отрываясь смотрел на озеро. Тихие волны набегали на берег, ворошили камыши, раскачивали их длинные и гибкие стебли.

Рассекая белой выпуклой грудью гребни волн, прямо к хану плыла одинокая птица.

Сколько помнил Берке, лебеди никогда не приближались к нему. Он с интересом ждал, что будет дальше.

А птица действительно не думала бояться его. Она подплыла к берегу и, вытянув белоснежную шею, положила голову на влажный песок.

Хан шагнул к птице, протянул руку и замер, пораженный. Глаза лебедя были совсем как у человека, и Берке увидел в них тоску и боль.

Птица вдруг сильно ударила крыльями по воде, и пронзительный хриплый крик вырвался из ее серебряного горла.

Хан отшатнулся. Неподвижное тело лебедя лежало у его ног.

Он закрыл лицо ладонями и торопливо, сбиваясь и путая слова, начал читать молитву…

В этот день Берке дольше обычного пробыл на озере. Смерть последней из священных птиц, подаренных ему Чингиз-ханом, потрясла его.

«Неужели это конец? – думал он в отчаянии. – Неужели это знак Неба, предупреждение, что скоро оборвется нить жизни?»

Потом на смену отчаянию вдруг пришла злоба. Хан не хотел покоряться судьбе. Пусть дни сочтены, но он пока еще хан Золотой Орды, и если нет для него иной радости, то пусть она до конца будет самой большой.

Есть еще власть и право повелевать десятками тысяч людей, еще где-то бродят неотмщенными враги, радуясь солнцу и синему небу.

Все в руках аллаха, но, пока он жив, Орда будет жить его словом и свершится то, что пожелает хан.

Злоба и страх, что подобно червю точили Берке изнутри, сушили тело. Желтая кожа на острых скулах натянулась пуще прежнего, а в глазах хана появился мерцающий лихорадочный блеск.

Пусть, когда душа его покинет тело, никто не вспомнит о нем, но сейчас он должен рассчитаться с Салимгиреем, Акжамал и Кундуз. Страшной смерти предаст он их, велев с живых содрать кожу.

Однажды Берке приказал позвать в свой шатер Тудай-Менгу.

Невысокий, широкогрудый нойон почтительно стоял перед ханом. Глядя на него, Берке вдруг подумал, что он не похож ни на своего деда Бату, ни на отца Тукана. Смелый воин, Тудай-Менгу в то же время бывает вспыльчивым, не сдержанным на язык, а порой и просто болтливым.

После традиционного приветствия хан сказал:

– В лесах выше по Итилю собралось слишком много беглых рабов. Предводительствует ими наш бывший сотник Салимгирей. С ними девушка Кундуз, которую ты захватил в горах Кавказа…

Тудай-Менгу расплылся в улыбке:

– Я хорошо знаю их обоих. Но кто может покляться, что Кундуз девушка…

Берке недовольно нахмурился:

– Я не об этом хочу говорить с тобой…