Шестнадцать деревьев Соммы

Почему бы и не рассказать? Я пересказал свою историю, а потом мы оба огляделись в комнате, словно теперь и для моего собеседника она предстала в образе приемной.

– Помнится мне, что-то об этом писали в газете, – сказал он. – Но вы, может быть, и теперь сможете что-нибудь тут найти.

Мой взгляд упал на стоящий в углу комод. Темно-коричневый комод, который местные жители уберегли от острых кромок деталей для двигателей и инструментов. На нем лежала груда старых каталогов запчастей к «Ситроенам».

Комод был изготовлен в неподражаемом стиле ар-деко. Я присел на корточки и заглянул снизу на его дно, но клеймо принадлежало не Эйнару. На нем были изображены рыбка, инициалы Ш. Б. и год – 1940.

Шарль Бонсержан. А ведь это местечко даже меньше Саксюма. Память о людях сохраняется тем дольше, чем меньше улиц в том месте, где они жили.

– Остался от Буссата, – с напряжением выговорил механик. – Рука н-н-не поднялась его в-в-выбросить.

– На нем написано «Ш. Б.», – сказал я. – А Шарль Бонсержан хорошим был столяром?

Мой новый знакомый не понимал моего выговора. Я попробовал еще раз, и тогда он сказал:

– А, да. Шарль-то. – Он наклонил голову, ожидая от меня пояснений, откуда я знаю это имя.

– Вы с ним знакомы? – обрадовался я.

– Да нет, не знаком.

Он снова начал заикаться, поэтому переждал немного и лишь затем выговорил:

– Но я знал, кто это. Лe-Кротуа – небольшой городок.

Механику пора было идти чинить машину. Но, вероятно, ему стало любопытно узнать, что я собираюсь делать. Он выдавил из себя несколько обрывочных фраз, как будто наломал веточек для растопки костра.

– Шарль был на несколько лет старше меня. В его семье все рыбачили, но у Шарля оказались золотые руки. Он поехал в Париж и выучился на столяра. Работал там, пока не разразилась война. Вернулся сюда, стал изготавливать мебель для местных.

– Это он сделал мебель для кабинета доктора Буссата?

– Может, и он. Красивая, помню, была. Вся в том же стиле, что этот комод.

Старик ждал, что еще я ему расскажу. Хотел проверить, есть ли правда в деревенских сплетнях. Я спросил, не было ли у Шарля приятеля из Норвегии. Или по имени Оскар Рибо. Механик покачал головой, сказав, что настолько хорошо они знакомы не были. Я видел, что наш разговор ему уже наскучил.

– Шарль столярничал только в молодости, – сказал он. – После войны он уж не столярничал.

– А что так?

– Он участвовал в La Résistance. Его тоже схватило гестапо. Пытали его. Два пальца отрезали. Что-то еще ему повредили, из-за чего у него руки стали дрожать, вроде как у меня губа. Работать-то он работал и потом. Они саботажников держали в одном большом доме до самого освобождения. Но такие резные вещи он уже делать не мог.

– Как интересно, – сказал я, зная, что тут мне придется довольствоваться лишь этой правдой.

Я попытался поставить себя на место Эйнара. На руках у него ребенок. Голова идет кругом из-за только что случившейся трагедии. Поблизости никого, кто мог бы вникнуть в его положение. Все перевернулось вверх дном. Уже ничего не изменишь. Дочь умерла. Племянник умер. Внук перепуган. Остается обратиться к другу, у которого он скрывался и раньше.

Для Эйнара Хирифьелля это оказалось продолжением его побега 1944 года. Побег привел его в Лe-Кротуа. Может быть, сам Эйнар и позвонил дедушке. Сообщил ему весть, которая, он знал, подкосит брата и возбудит ненависть, и от этой ненависти будет невозможно избавиться до конца жизни. Но лишь бы я был в безопасности. Он попросил дедушку приехать сюда, но дождаться утра понедельника, когда откроется кабинет врача. Притвориться, что ничего не знал, чтобы ему не отказали в усыновлении, не признаваться, что ребенка увез, а потом подкинул его собственный брат.

Шарль Бонсержан договорился с врачом, и у Эйнара образовалась чуточка времени на общение со мной. Хоть самая малость, прежде чем пришлось возвращаться на Хаф-Груни, к дождям и камням.

Четырьмя днями измерялась не загадка моего исчезновения. А благородство двух моих дедушек.

Механик сидел и смотрел на меня. Потом прервал молчание.

– Кстати, о Шарле, – сказал он. – После войны доктор Буссат пытался ему помочь, но от дрожи излечить его не удалось. Так что Шарль занялся тем же, чем его отец, – стал рыбачить.

– А кто-нибудь из его родных жив? – спросил я.

– Чьих, Буссата или Шарля?

– Шарля.

– Да живы-то они живы…

– Но они тут не живут?

Мой собеседник покачал головой.

– Уехали. Из них Шарль последним был, кто рыбачил. Странная история, собственно говоря.

Я погрузился в задумчивость. Механик поднялся, давая понять, что ему пора браться за работу.

– А что такое? – снова подал я голос.

– Чего?

– Вы сказали «странная история».

– Ну, когда немцы оккупировали побережье, они первым делом попортили все рыбачьи лодки. Сожгли или разбили, чтобы невозможно было бежать в Англию или контрабандой ввозить оружие. После освобождения Шарль первым принялся ловить рыбу.

– А что тут странного?