Шестнадцать деревьев Соммы

Всем, кроме самого Эйнара, последнее представлялось нелогичным и незаслуженным, ведь поручение Дункана он не выполнил. Но когда Агнес пыталась расспросить его об этом, Эйнар отвечал отговорками. И всю жизнь он отказывался рассказать, в чем состояло то задание.

– Так чего вы, собственно, хотите? – спросила его Браун в тот день, когда он появился в салоне.

– Разрешите мне давать ваш номер телефона, – попросил Эйнар. – Чтобы она могла меня найти. Потому что я сам буду в отъезде.

Он просто хотел, чтобы Агнес, если кто-нибудь позвонит ему с новостями об Изабель Дэро, приняла это сообщение. Сам же Эйнар собирался продолжить поиски и хотел, чтобы в случае чего с ним можно было связаться, благодаря человеку, который всегда на связи: в процветающем парикмахерском салоне по адресу Леруик, 118.

– Но откуда же вы возьмете деньги на поиски? – возразила Браун.

– Помогу Спасителю вновь взойти на крест, – ответил Эйнар.

Дело в том, что он обладал умением, которое очень ему пригодилось тогда, – оно помогало ему получить ночлег и помощников. Умением, которое он обнаружил в себе в апреле 1940 года, когда восстановил распятие в Саксюме: он умел реставрировать церковное искусство. Все послевоенные годы Эйнар разъезжал по пострадавшим в войну городам Европы, разыскивал разбомбленные церкви и предлагал восстановить разрушенные запрестольные образы и деревянные скульптуры. Единственное, о чем он просил, – это чтобы священники собирали сведения об узнице по имени Изабель Дэро. Он спал в ризницах, реставрировал разбитую мебель и скульптуры, а по вечерам с помощью священников писал письма узникам Равенсбрюка, руководству союзников, сотрудникам Красного Креста и бюро регистрации населения.

Год за годом единственным желанием Эйнара оставалось найти Изабель. Не с ним одним происходило подобное – в то время десятки тысяч людей искали своих пропавших возлюбленных. Эйнар наскреб денег на старый автомобиль, он отправил письма выжившим узникам концлагеря, изучал списки заключенных, как только они публиковались, и обивал пороги отделений Красного Креста, где его встречали печальными сочувственными взглядами. И везде он сообщал, что найти его можно по адресу Леруик, 118.

То же известие пришло и в Хирифьелль. Он прислал короткое письмо, в котором говорилось, что он жив, отказывается наследовать хутор и желает общаться с родственниками лишь в случае чьей-либо смерти.

В квартире над парикмахерским салоном Агнес сразу приняла тоску Эйнара близко к сердцу. Она добавила его имя в телефонный каталог под своим номером, как если б они жили под одной крышей. Он звонил еженедельно. Из Франции, из Чехословакии, из мест вблизи границы с Советским Союзом. Спрашивал, нет ли новостей.

Довольно скоро Браун захотелось, чтобы Эйнар звонил просто для того, чтобы поговорить с ней. Сняв трубку и ожидая, когда же звонящий доберется до сути дела, она в душе надеялась, что услышит известие о смерти Изабель.

Так продолжалось, пока однажды Эйнар не позвонил перед самым закрытием салона. Но в этот раз он не задал привычного вопроса, а сказал только: «Это я. Я».

Агнес попросила его повторить, что он сказал, потому что его голос полностью изменился. В конце концов он сумел рассказать, что Красный Крест все-таки разыскал архивы Равенсбрюка, и выяснилось, что Изабель отправили оттуда на верную смерть – она замерзла насмерть и похоронена, скорее всего, неизвестно где в Восточной Германии.

На какое-то мгновение Агнес стало стыдно того, что она почувствовала облегчение, промелькнувшее, как вспышка света, среди всей этой безнадежности. Браун понадеялась, что теперь Эйнар сможет забыть Изабель и вернуться на Шетландские острова. Но вышло не так. Одновременно с известием об этой смерти он получил от Красного Креста и другую информацию, из-за которой его отчаяние сменилось другим, еще более горьким. А именно, что в январе 1945 года Изабель Дэро родила в Равенсбрюке дочь.

* * *

Пока Агнес Браун стригла меня, отдельные волоски постоянно оказывались за шиворотом, и у меня все сильнее чесалась спина. Точно так же во мне все росло беспокойство, терзавшее меня изнутри, в том месте, куда ногтями не дотянешься.

Поначалу я связал это беспокойство с осознанием того, что собранные ими снаряды связаны с несчастным случаем 1971 года. Но потом ощутил неуверенность, проникшую гораздо глубже, в самые потайные уголки моей души. И я чувствовал ее и сейчас, сидя в парикмахерском кресле.

По словам Агнес, Эйнар не знал, является ли он отцом ребенка Изабель или же ребенок был зачат в результате широко практиковавшихся в Амьенской тюрьме изнасилований. Я подумал на это, что если уж моим дедом по матери был немецкий солдат, я не мог относиться к этому с полным отвращением – мне были отвратительны изнасилования, но не сама униформа, ведь такую же носил и дедушка.

Однако вскоре сомнения рассеялись.