Шестое октября

Контора, работающая за их счет, помещается на улице Булуа в двух комнатах самого скромного вида, где сахару не хватило бы и на угощение дрессированной собаки. Глава дела Риккобони прежде, чем принять нового клиента, наводит — или притворяется, будто наводит — справки об его кредитоспособности. Но главным образом страхует он себя тем, что требует крупного залога. Жермэне для закупки сахара на сумму около двенадцати тысяч франков пришлось внести пять тысяч, а за остальную сумму, которую Риккобони якобы авансировал, она платит шесть процентов, ибо считается, что эти сделки производятся за наличный расчет. Очевидно, изобретатели этого спекулятивного увлечения боялись, что сделки на срок будут мало понятны широкой и несведущей публике, которую они имели в виду. Покупатель пусть думает, что его сахар где-то лежит, в углу очень чистого склада, защищенный от дождя. (Достаточно представить себе кровельный жёлоб как раз над этими двадцатью тоннами. Ужас какой! Впрочем, погода стоит ясная.) Риккобони даже намекнул, что сверх шести процентов за авансированную сумму он имел бы основания требовать возмещения расходов по складу, да уж бог с ними. Все доверчиво ждут курса 90, который Риккобони предсказывает на конец декабря месяца.

На беду ходят слухи и легко распространяются среди слабонервных новичков-спекулянтов, будто правительство переполошилось и во избежание головокружительного подъема цен, от которого пострадали бы скромные потребители, потребует, чтобы владельцы держали свой сахар на собственных складах. Жермэна рисует себе, как она будет перевозить, нагромождать в своей квартире двадцать тысяч коробок пиленого сахару, по килограмму в коробке. Вся гостиная будет ими заставлена. Под кроватью, в ванне — повсюду будет сахар. И как затем освободиться от него? Взвесим худший случай. Предложить сахар бакалейной торговле, что на углу? Перепродать его друзьям? Но друзья убегают, как только они вам нужны. Съесть эти двадцать тысяч кило? От одной этой мысли тошнит. Даже питаясь одними только пирожными, трудно, должно быть, одной женщине съесть больше ста кило в год. Сахару хватит на двести лет… Непременно надо будет Жермэне, рано или поздно, признаться в этом Гюро.

Она решает больше об этом не думать. Жермэна ничуть не беспечна по природе. К повседневным неприятностям она не относится легко. И к материальным заботам она особенно чувствительна. Но у нее хорошее мыслеобращение. Идеи у нее не склонны застаиваться.

Она пробегает глазами и по другим страницам газеты. События в Болгарии. Жермэна в курсе событий. Гюро, не колеблясь, беседует с нею о политике. И она легко говорит на серьезные темы. Она не только прошла полный курс среднего образования для девиц в лицее Фенелона, но и выдержала при помощи частных уроков экзамен на степень бакалавра по обеим специальностям — литературе и философии.

Ее удивляет иногда то обстоятельство, — она за собой наблюдает, — что к вопросам, которые она понимает как будто не хуже Гюро и по которым может высказать разумное мнение, она никогда не чувствовала того горячего интереса, с каким он относится к ним. То же и сегодня. Она считает положение серьезным и понимает последствия, которыми грозят Европе эти восточные споры. Не только потому, что это ей сказал Гюро. Она и сама прекрасно в этом разбирается. Но ей не удается прийти от этого в волнение. Падение курса рафинада на 12 сантимов беспокоит ее в сущности гораздо больше. И если бы кто-нибудь из имеющих на это право заявил ей, что покрой ее кимоно смешон, она была бы совершенно подавлена. А между тем, она не так глупа, чтобы не понимать, что европейская катастрофа отразилась бы совсем иначе на жизни каждого, на ее собственной жизни. Но покуда истина остается столь общей, Жермэна способна дарить ее только вежливым вниманием.

Чтобы почувствовать сколько-нибудь живой интерес к этим восточным осложнениям, ей приходится сказать себе, что из-за них может измениться политическая карьера Гюро. Вот это последствие ей легко изолировать, и тогда эти отдаленные события становятся для нее ощутимы, как если бы их связывал с нею особый нерв.