Шестое Правило Волшебника, или Вера Падших [вставлен проп. отр.]

Фигуры, которые ваялись, были неестественными, с конечностями, которые ни при каких обстоятельствах не могли действовать. Те, что создавались в виде барельефов, были навечно запаяны в камень, из которого едва выглядывали. Позы изображали человека бессильным, бесплотным и ничтожным.

Мышцы, кости и плоть были собраны в кучу в виде чего-то бессильного и настолько непропорционального, что в них не было практически ничего человеческого. Выражение лиц невозмутимое, если статуи изображали добродетель, либо искаженное ужасом, болью и мукой, если отображали судьбу грешников. Добродетельные мужчины и женщины, согнутые непосильным трудом, всегда изображались смотрящими на мир с тупой покорностью.

По большей части было трудно отличить мужское изображение от женского, поскольку их земные тела, этот вечный источник стыда, прикрывали мешковатые одеяния вроде тех, что носили священники Ордена. Чтобы лучше отобразить учение Ордена, лишь грешники были обнажены, чтобы все могли лицезреть их мерзкие изъязвленные тела.

Статуи сии изображали человека беспомощным, обреченным из-за своего низкого интеллекта выносить тяжкое бремя своего существования.

Ричард подозревал, что большинство скульпторов боялись ареста и пыток, поэтому постоянно отвечали, что человека должно изображать принимающим свою мерзкую сущность, следовательно, способным получить вознаграждение только после смерти. Статуи должны были убеждать массы, что такова единственная награда, на которую человек может надеяться. Ричард знал, что кое-кто из ваятелей твердо верит этой белиберде. И всегда вел себя с ними крайне осторожно.

— Ах, Ричард, как бы мне хотелось, чтобы ты увидел красивые статуи вместо нынешнего убожества.

— Мне доводилось видеть прекрасные скульптуры, — мягко заверил кузнеца Ричард.

— Да? Я рад. Люди должны видеть красивые вещи, а не это… Это, — он махнул на возводимые стены Убежища, — это зло под маской добра.

— Значит, когда-нибудь ты изваяешь такую красоту?

— Не знаю, Ричард, — признался он наконец. — Орден отбирает все. Они говорят, что отдельная личность ничто и нужна лишь для того, чтобы трудиться на всеобщее благо. Они берут то, что может стать произведением искусства, криком души, и превращают в яд, превращают в смерть. — Виктор лукаво улыбнулся. — Так что при нынешнем раскладе я могу лишь наслаждаться той прекрасной статуей, что заключена в этом камне.

— Я понимаю, Виктор, правда, понимаю. И ты так ее описываешь, что я тоже ее вижу.

— Значит, мы оба будем любоваться моей статуей в таком виде, в каком она есть. К тому же видишь? — Виктор указал в основание камня. — В нем есть изъян. И идет по всему камню. Поэтому-то я и смог его приобрести — из-за изъяна. Если допустить ошибку при работе, то камень может просто рассыпаться. Я так и не додумался, как работать с этим камнем, чтобы использовать все преимущества его красоты, но при этом избежать трещину.

— Может быть, однажды тебя осенит, что сделать из этого камня, как создать из него благородное творение.

— Благородное. Ах, это будет нечто — самая возвышенная форма красоты. — Виктор покачал головой. — Но я не стану этого делать. Не стану до восстания.

— Восстания?

Виктор осторожно глянул на склон за дверью.

— Восстание. Оно грядет. Орден не может оставаться в силе — зло не может оставаться в силе. Вечно, во всяком случае. У меня на родине, когда я был молод, существовала и красота, и свобода. Но нас вынудили отдать жизнь и свободу, капля за каплей, делу справедливости для всех. Люди не понимали, чем обладают, и выпустили свободу из рук ради пустых обещаний лучшей жизни, жизни, где не надо прилагать усилий, стараться чего-то достичь, где нет производительного труда. Всегда найдется кто-то другой, кто будет все это делать, кто будет обеспечивать и сделает их жизнь легкой.

Когда-то наша страна была обильной. А теперь все, что произрастает, гниет, дожидаясь, пока комитеты решат, кому отдать, кто станет это перевозить и сколько это будет стоить. А народ тем временем голодает.

Мятежников — это те, кто недоволен Орденом — обвиняют в том, что это по их вине люди голодают, и все приходит в упадок, и все больше людей арестовывают и казнят. Мы — государство смерти. Орден вечно вещает о своей заботе о человечестве, но их политика не сеет ничего, кроме смерти. По пути сюда я видел тысячи и тысячи трупов, не считанных и не похороненных. Новый мир обвиняют во всех грехах, винят во всех неудачах, и молодежь, желая покарать угнетателя, идет на войну.

Однако многие начали понимать истинное положение вещей. Они и их дети — я и такие, как я — жаждут свободы, чтобы жить своей собственной жизнью, а не быть рабами Ордена и его царства смерти. У меня на родине неспокойно, да и здесь тоже. Грядет восстание.

— Неспокойно? Здесь? Что-то не замечал.

Виктор лукаво улыбнулся.