Шестой час

— Вы за мной приехали? Я игумен.

Жорж ободрился. Связанного Брагина посадили в автомобиль; рядом уселся солдат с винтовкой. Другой на переднем месте держал за руку отца Глеба. Жорж правил машиной, оглядываясь на спокойного игумена.

— Не может быть.

Шоколада зарыли за оградой. Под голову ему положен был череп Пушкина.

* * *

Лина бледнела и таяла с каждым днем. Последнее время ей было настолько плохо, что Жорж и Роза отказались от заседания в чрезвычайной комиссии. Соломон поморщился.

— Ну хорошо. Я их один допрошу. Это же все равно.

Усевшись за стол, он вытащил список.

— Все старые знакомые. Секретарь консистории Антонычев и жена его Клавдия Ивановна — за спекуляцию. Гм. Ну это понятно. Начальник охранного отделения полковник Белинский. Ага. Товарищи, введите обвиняемого номер третий.

Белинский, исхудавший и поседелый, в оборванном кителе без погон, звеня единственной уцелевшей шпорой, хмуро взглянул на Исакера.

— Бывший полковник Белинский! Что вы можете сказать в ваше оправдание?

— Я не знаю, в чем моя вина.

— В том, что вы жандарм. Этого слишком-таки достаточно.

— Я ничего особенного не сделал. Даже не понимаю. Служил из-за куска хлеба. Николая ненавижу, как все порядочные люди. Принципиально примыкаю к большевикам. Пощадите, товарищ председатель. Обещаю служить честно народному правительству.

— Ну знаете, что, господин полковник! Нам таких слуг не надо. Сегодня вы за Николая, завтра за нас, а там еще себе за кого-нибудь. И разве не так?

Белинский вдруг оживился.

— Тилли? Да неужели это вы?

— И какой там Тилли? Что вы, уже с ума свихнулись? Товарищи, уведите его. Номер четвертый.

Понурый Белинский вышел. В дверях его чуть не сшибла дородная дама в красном костюме.

— Вы не смеете держать меня под арестом! Что за свинство!

— Потише, госпожа Зарницына. Не волнуйтесь себе. Здесь не охранное отделение.

— Что вы хотите этим сказать?

— Сейчас узнаете. Семь лет назад вы состояли агентом в Москве при жандармском управлении.

— Ложь!

— Нет. Вас знали под кличкой Жар-Птица. Нам все известно от провокатора Тилли, который вчера расстрелян. Что вы, в обморок падать желаете: падайте, падайте.

Исакер велел унести бесчувственную Зарницыну. Ввели Зеленецкого. Весь бледный, он озирался.

— Ну, с вами, господин Зеленецкий, я много не буду говорить. Вас выдала Сандвич, ваша сотрудница по охранке.

Зеленецкий громко зарыдал. Упав на колени, он целовал сапоги Исакера.

— Я больше не буду!

Его увели. Соломон приказал дать чаю.

— Здравствуйте, дорогой товарищ Брагин. Садитесь себе. Как ваше здоровье?

— Покорно благодарим.

— Чаю желаете?

— Не охота.

— Что у вас там такое вышло, товарищ? Расскажите. Я же человек свой.

Брагин сморкнулся в руку и вынул платок.

— Да-к, что ж? Виноват я, стало быть. Убил этого самого Шоколада, точно.

— Ну, одного Шоколада убили, найдем другого. Фа! А где вы его убили?

— Стало быть, в церкви.

— И как вы туда попали?

— Мощи открывать. Товарищ Шоколад нам говорил, что быдто брешут попье, что нету мощей. Открыли гроб, а оттуда дух такой сладкий, сладкий, медовый. Нас тут сумнение взяло. Посадили меня в церкву на ночь, мощи караулить, ан старец-то мне и явись. Я, говорит, живой. Тут я и упал без памяти.

— Ну, ну?

— Ну, стало быть, вышло, что не попы брехали, а Шоколад. Уверовал я, да с сердцов и дерябнул его, значит, так, что у него инда мозги красные из носу помчались.

— И много вы выпили в этот день?

— Ни синь пороху. Третью неделю не пью. А теперича старцу Борису зарок дал. Шабаш.

— Хорошо, товарищ. Ну и что же вы думаете делать?

— Что делать? Каяться надо, грех замаливать. Ведь я царя убил. Опять же у причастия не бываю.

— Ну да, товарищ, отлично. Завтра мы вас освободим. До свидания.

Вошел отец Глеб. Соломон побледнел и долго его рассматривал.

— И кто вы такой?

— Настоятель Борисоглебской обители иеромонах Глеб.

— Как ваше прежнее имя?

— Георгий Николаевич Ахматов.

Исакер закрыл глаза.

— И потрудитесь перечислить точные факты из вашей прежней жизни.

— Я родился в селе Ахматовке, недалеко отсюда. Отец мой был в Малоконске губернатором. Мы здешние дворяне. Я кончил гимназию и кавалерийское училище, служил в драгунах.

— А потом?

— Потом состоял младшим адъютантом при московском жандармском управлении.

— И как вы относитесь к советской власти?

— Я признаю ее. Несть власти аще не от Бога.

— Но вы сочувствуете ей?

— Да. Я считаю ее заслуженным наказанием всем нам за измену Помазаннику Христову.

— И какой ваш взгляд на революцию?

— Революции в России нет, не было и не будет.

— Так кто же делает теперь все это?

— Вы знаете, кто.

— Товарищи, уведите отца Глеба.

Ночью в типографии «Малоконской Коммуны» набрано было определение чрезвычайной комиссии.