Шестой этаж пятиэтажного дома

Круглые слова, заученно доверительный тон — что-то в этом человеке было глубоко неприятное. «Какие у него короткие руки, — впервые заметил Заур, просто удивительно!»

— Хорошо, — сказал он и поднялся. — Я подожду до понедельника.

— Садись, — сказал Дадаш. — Еще несколько слов. Только выслушай, пожалуйста, меня до конца. Я вчера говорил с Тахминой, — выложил он на одном дыхании, как бы боясь, что Заур все-таки встанет и уйдет и разговор не состоится. — Мы вчера весь вечер провели вместе. Только не подумай, ради бога, ничего дурного. (Заур думал о его руках — о его коротких руках: «Неужели такими руками можно обнимать Тахмину?») Ну, тебе, собственно, известны наши с ней отношения, продолжал Дадаш, — истинно дружские, потому что я, несмотря ни на что, ценю ее. В ней много хорошего, и она, конечно, человек незаурядный. («Странные руки. Прямо как ненастоящие!») Так вот, я вчера сам позвонил ей, мы встретились и долго говорили. Заур, поверь мне, между вами все уже кончилось. Она это поняла, и ты скоро поймешь, но, может быть, ты поймешь это чуть позже, будешь мучиться сам и мучить других: и ее, и своих родителей. Только, ради бога, выслушай меня до конца. Все может быть в жизни. Ну, встретились, ну, потянулись друг к другу, привязались, ну не знаю: хотите называть это любовью — называйте, страстью — вам виднее. Вы оба молоды, красивы, полны сил и жизни. Я знаю, вы были вместе в Москве и сейчас вот вместе в Баку. Но все иссякнет, даже самая пылкая страсть, и, когда она иссякнет, если людей ничто другое не связывает — семья, дети, долг, какие-то общие интересы, — отношения превращаются в такую пытку, ты даже сам не представляешь.

Заур понимал, что вся эта наигранная сердечность служит одному — сломать его, добиться того, что не удалось никому другому. Но страшно было то, что в глубине души Заур знал, что все — правда. Не знал он одного — догадка ли это самого Дадаша или действительно ему об этом сказала Тахмина, потому что в самом факте их вчерашней встречи он не сомневался.

— Не надо излишне драматизировать, — сказал Дадаш. — Надо все это воспринимать не как конец жизни, а как один из ее эпизодов. Ведь жизнь — она такая длинная. И поверь, лучше расстаться добрыми друзьями и с добрыми воспоминаниями, чем осточертеть и возненавидеть друг друга. Лучше недоесть, чем переесть, — улыбнулся Дадаш, и Заур отчетливо вспомнил, как тот ел курицу в жаркую погоду и жир стекал куда-то за воротник.

И когда он понял, что разговор окончен, и, не сказав ни единого слова, встал и направился к двери, Дадаш сказал ему вслед:

— Навести отца. Сегодня или завтра. Это сразу поставит его на ноги.

Выйдя из издательства, он медленно брел по улицам. Ему не хотелось идти домой. «Домой, — с иронией подумал Заур. — Куда домой? Домой», — повторил он про себя и еще несколько раз повторил с расстановкой: «Домой… домой», — и удивился тому, что получилось новое сочетание — «домой», причем словно нарочно дразнящее его, нарочито издевательское по отношению к его теперешнему положению. «Дом мой, мой дом» — бывшая квартира Манафа.

Он попытался думать о чем-то другом и обнаружил, что очень голоден. Зауру тут же представилась кухня Тахмины и то, как она станет разогревать ему обед, если, конечно, она дома, и как они станут молча есть, потому что каждое слово будет подразумевать еще неначатое объяснение. А объяснение — он знал наверняка — может иметь теперь единственный финал: разрыв.

Он не сел в троллейбус, свернул к бульвару. Бульвар был безлюден, хотя стояла довольно теплая погода, и если бы не оголенные деревья и не ранние сумерки, можно было бы подумать, что это вечер ранней осени.

Заур шел по бульвару, где уже горели огни шашлычных, кутабных, рыбных ресторанов, кафе, чайных. В этих прозрачных, как аквариумы, павильонах сидели посетители, не столь многочисленные, как в разгар летнего сезона, но зато склонные дольше сидеть в тепле стеклянного уюта. В нем было нечто манящее ощущение присутствия людей и вместе с тем свободы от них. В них создавалась возможность не чувствовать себя одиноким, заброшенным и одновременно не тяготиться необходимостью поддерживать разговор, улыбаться, отвечать на вопросы.

Из трубы шашлычной поднималась белая струйка дыма и вкусно пахло поджариваемым на углях мясом. Заур свернул вправо и вошел в шашлычную.

Посетителей было немного. Четверо подвыпивших мужчин громко доказывали друг другу, что Ахмедов, конечно, негодяй, но Агаев еще хуже.

Заур сел в стороне, спиной к дверям. За стойкой бара буфетчик настраивал приемник и наконец поймал какую-то станцию, которая передавала концерт. Заур просидел достаточно долго, прежде чем к нему лениво подошел один из официантов, заказал шашлык и водки. Через некоторое время официант принес зелень, сыр, бутылку минеральной воды, хлеб с зернышками мака и водку в небольшом грушевидном графинчике.