Шестой этаж пятиэтажного дома

Ему надо проснуться, непременно проснуться. Он сделал неимоверное усилие, и как ему показалось, раскрыл глаза, но это тоже был сон, и, когда понял это, он сделал еще одно усилие и наконец-то проснулся в самом деле. Миг, всего миг после действительного пробуждения он ощущал в этом пропитанном действительно африканским вкусо-запахом номере тот самый аромат Тахмины, и его наполнили восторг и умиление, хотя во сне их не было. И он понял, что ему надо сейчас же встать и одеться и тогда лишь он избавится от наваждения.

Когда он в темноте искал туфли, шаря под кроватью, проснулась Фирангиз. Он почувствовал это по изменившемуся ритму ее дыхания.

— Что-то не спится мне, — сказал Заур. — Хочу немного пройтись.

Она молча кивнула, зная, что в темноте он не увидит ее кивка, и тем не менее не решаясь выразить свое одобрение вслух. «С тем же успехом я мог бы сказать, что хочу пойти и утопиться в океане, — подумал Заур. — Реакция была бы та же». Иногда он сомневался, есть ли у нее голос. Когда посторонние говорили, что не слышали ее голоса, Зауру надо было сосредоточиться, чтобы вспомнить, когда же он сам слышал его в последний раз.

Заур наспех сунул в карманы две маленькие коньячные бутылки марки «Гёк-Гёль»- бакинские сувениры. Он знал, что его повезет вниз услужливый лифтер и что бой бросится открывать ему дверь, и не хотелось расплачиваться столь дефицитной в этом вояже иностранной валютой, а отблагодарить за абсолютно ненужные услуги надо. Он увидел открытую дверь грузового лифта, улыбнулся лифтеру и вошел. Лифт был набит остатками дневной жизни отеля батареей пустых бутылок, грудой скомканных пакетов, грязной посудой, использованными салфетками и запасами следующего дня — ящиками пива, фруктами и почему-то рулонами бумаги. Когда опустились в холл, Заур отдал одну из бутылочек лифтеру и услышал взрыв непонятных, но ясных по смыслу слов благодарности. Боя не было, и второй флакончик остался у Заура в кармане.

Он вышел к совершенно безлюдной в этот час набережной океана и подумал, что и море и океан с берега кажутся одинаково безграничными, но знание, что это океан, а не море, создает особое ощущение беспредельного пространства.

Океан, освещенный огнями отеля и пляжа, уходил в изначальный мрак, в котором расстояния были и абстракцией и реальным измерением водной массы с ее бесчисленными живыми и мертвыми добавлениями, и там, в необозримой дали, был все же его предел — берега Америки.

«Когда-нибудь поеду и в Америку, может быть даже с Фирангиз», — подумал Заур с удовольствием и внезапно осознал, какая все это чепуха и бред собачий и его желание поехать в Америку, и то, что он сейчас здесь, в Африке, на берегу океана, в поисках забвения. Ведь ни один самолет, ни один пароход, ничто на свете не может увезти человека от него самого, от его прошлого, и выражение «искать счастья» никоим образом не означает поисков этого самого счастья где-то в пространстве. Счастье или несчастье в тебе самом, и ты можешь возить их с собой, как багаж, куда угодно, хоть на край света, но от этого их не убудет и не прибудет.

И, притронувшись ладонью к холодному прибрежному песку, к валуну, он сознательно вызвал ощущение — через кончики пальцев, через кожу рук, через плечи, грудь и все свое тело — то самое ощущение — ощущение счастья, подлинного счастья, которое он испытал много месяцев назад на таком же песчаном берегу. Не океана — моря…