ШЕСТОЙ МОРЯК

   Икры твои — серебристые лососи, что резвятся в ледяной протоке под весенним солнцем.

   Ноги твои — две прекрасные колонны, на которых зиждится Асгард тела твоего.

   Ступни твои — два корабля, заблудившихся в открытом море, не ведая, что недалек спасительный берег, хотя и скрыт за пеленой дождя...

  — Ну, что молчишь? — спросила Хейд, и Бьярки понял, что все возвышенные слова звучали только для него самого.

  — Я думаю, — сказал он смущенно.

  — Давненько я  не встречала бьёрндальца, который предавался бы этому занятию, — усмехнулась Хейд. — Твой хозяин не в счет, его вообще трудно причислить к какому-нибудь сообществу добрых викингов. Похоже, это он приохотил  тебя к такому пустому времяпрепровождению. И о чем же ты думаешь, Медвежонок? Уж не о том ли, что-де только что огулял саму Хейд Босоногую, чего до тебя никому еще не удавалось, и потому ты всем молодцам молодец?

  — Нет, не о том, — отвечал Бьярки. — Что проку думать о том, что было, когда самое время поразмыслить о том, что будет и что всех нас ждет.

  — Мгахобунабох передал  мне эти камни,  — сказала Хейд, — со строгим наказом пустить их в дело, когда речь пойдет не о моей жизни или смерти, а о том, достанутся ли его книги его преемнику или нет. Почему-то не хотел он их ему передавать. Показалось мне, что этот миг настал, и я вернула в наш мир того, кто заключен был в камнях, а уж ас он или что похуже, о том я не пеклась.

  — Я слыхал, что книги — это такие тяжелые штуковины из скрепленных между собою свитков, в которых хранятся самые умные руны, — сказал Бьярки. — Уж не знаю, какое в том удобство и где взять столько рун. А что записано в тех книгах?

  — Все, что происходило, происходит и произойдет в подлунном мире от начала и до конца времен, — пояснила Хейд. — Вот только язык мне тёмен, да и запутано все нарочно, почище ваших вис.

  — Скажешь тоже, — улыбнулся Бьярки. — Нет у нас в долине настоящих скальдов, оттого и висы наши просты, как овечье блеяние. Разве Хрейн Тёртый сумеет сравниться с Браги Старым или Гуннлаугом Змеиным Языком, не говоря уж об Эгиле, сыне Грима Лысого[25], что бы он о себе ни мнил? И никто здесь отродясь не сложил ни единой саги. Вот уж по ту сторону Медвежего хребта иной раз можно набрести и на настоящего скальда, хотя бы на того же Финнбоги по прозвищу В Душу Мать, и если уж посчастливится застать его трезвым и в добром расположении  духа, то можно услышать настоящую исландскую драпу, а то и сагу!

  — А ты хотел бы, чтобы о тебе сложили сагу? — спросила Хейд.

  — А кто бы не хотел! — горестно вздохнул Бьярки. — Вот только название у той саги будет такое, что овцам на смех: Сага о Бьярки Безродном... Да и какой же подвиг я мог бы совершить, чтобы попасть скальду на язык? Я не викинг, не берсерк, а всего лишь маленький слаф, в руках ничего острее колуна не державший.

  — Ну, может быть, еще совершишь, — успокоила его Хейд.

  — В твоих книгах ничего обо мне не написано? — спросил Бьярки.

  — Там обо всех написано, — сказала Хейд. — Да только ведь никогда не найдешь то, что нужно. А коли найдешь, так не прочтешь.

  — Что проку в таких книгах, которые более непонятны, чем расположение звезд безоблачной ночью? — удивился Бьярки.  — И какие от них могут быть кому-то вред или польза? Отдать их этому ирландскому конунгу, и дело с концом? 

  — Я бы отдала, — вздохнула Хейд. — Да только Мгахобунабох не велел. Что же получается? Он сделал меня тем, кто я есть, отдал мне все самое ценное, что у него было, взял  с меня слово унести и сохранить. А я, не увидев даже, а услыхав о каком-то приблудном конунге, который посягает на кусок, что ему не по зубам и не по мозгам, очертя голову несусь навстречу, чтобы только избавиться от книг — с рук долой?! Так не годится. И пускай я всего лишь женщина, слабая и не слишком умная, но и у меня есть свои представления о чести и достоинстве.

  — Много ли помогут тебе твои честь и достоинство, — сказал Медвежонок, — когда Вальдимар конунг занесет меч над твоей головой?

  — Так или иначе, — сказала Хейд, — чему быть, того не миновать. Я уже говорила: Вальдимар конунг все равно убьет меня, отдам ли я ему книги с покорностью или стану цепляться за них, как мать за уводимое в рабство дитя. Не в его обычаях щадить тех, кто вынудил его скитаться по горам и равнинам столько времени. Между прочим, тех, кто оказал ему услугу, он тоже не любит оставлять в живых. Даже если это были те, кто предоставил ему стол и кров.

  — Разве законы гостеприимства для него пустой звук? — поразился Бьярки.

  — Всего лишь проявление слабости перед лицом неодолимой силы, — отвечала Хейд. — Слабых надо убивать, чтобы не плодили слабость. Вот если бы кто-то напал с оружием на Вальдимара конунга и его ратников, едва только те ступили на его двор, он убил бы такого смельчака с радостью и уважением. Потому что смелых убивать одно удовольствие.

  — Но ведь однажды кто-то убьет и самого Вальдимара конунга, — сказал Бьярки.

  — Значит, этот кто-то сильнее, чем он, —  сказала Хейд. — А умереть от рук сильного противника — мечта любого конунга.