Шестой моряк

  — Плюшевые  медведи не умирают. Они бессмертны. Их удел — вечное ожидание...

  — Как и ваш?

  — Ну, я, по крайней мере, изредка могу себя развлечь.

  — Извините, что разочаровал вас, — промолвил он, — господин плюшевый мишка.

   Взгляд его устремился за окно и застыл.

  — Ну вот, опять он выеживается, — сказал Ульрихскирхен печально.

   Я проследил за его взглядом.

  Темно-серые  облачные клубы за окном сами собой выстроились в некое подобие человеческого лица. Точнее, рожи. И эта рожа гнусно ухмылялась.

  Трудно было  даже представить, какой силы атмосферные потоки должны гулять над несчастным городом, чтобы организовать этот цирк. «Кое-кому попросту нечем себя занять», — подумал я.

   Ульрихскирхен приподнялся на локте и показал роже средний палец. Ему было проще, даже с учетом прилагаемых для весьма несложного жеста усилий.

  — Так мы и общаемся, — сказал он с усмешкой. — Однако... не пора ли вам?

  — Пожалуй, — сказал я, поднимаясь. —  Можно последний вопрос?

  — Валяйте.

  — Вот вы, доктор, наверное — самый умный человек эпохи... вам никогда не приходила в  голову фантазия придумать что-нибудь этакое... революционное... чтобы изменить жизнь людей к лучшему?

   Он снова иронически скривился:

  — Какой вы, оказывается, скучный, мистер Терминальный Эффектор...

  — По-вашему, добро делать скучно?

  — Ну, это еще не мной подмечено... Впрочем, я не причинял зла — по крайней мере, сознательно. Я просто работал на себя, на свое любопытство и  для своего увеселения. Всю жизнь хотел заниматься только тем, что мне интересно.  Что в этом дурного? И  потом — как можно сделать что-нибудь доброе всем и сразу? Как там у классиков...  чтобы никто не ушел обиженным? Всем — значит никому.

  — Убедительный аргумент. Его часто приводят те, кто даже не пытался.

  — Хм...  Вы серьезно полагаете, что можно вот так просто взять и, по вашим словам, изменить жизнь людей к лучшему?

  — Для чего мне полагать? Я это знаю  точно. В иных обстоятельствах я бы рискнул взять вас «на слабо», предложить пари... но сейчас слишком поздно. Вы не успеете ни выиграть, ни тем более проиграть. А потому доживайте в своем алчном мирке, в компании своих уродливых иллюзий.

  — Подите к черту, — сказал он с досадой. — Вы и есть самая уродливая иллюзия.

  — Ухожу, ухожу... Можно, я заберу бутылку?

  — Приятно, что кого-то в этом мире все еще интересует бухло... Забирайте, конечно. На крайний случай у меня еще припасено. И... могу я попросить вас выключить компьютер?

   На просторном экране внахлест висели разноцветные окна с кусками программного кода и застарелой непрочтенной почтой. В самом углу сиротливо трепыхался плейлист какого-то простенького плеера, доигранный до самого конца.

   Я не  знал, как выключаются такие компьютеры. Поэтому счел за благо выдернуть шнур из розетки.

   Должно быть, имели место какие-то резервные источники питания, потому что экран дрогнул, но не погас.

  — Желаете сохранить внесенные изменения? — спросил меня тихий женский голос.

  — Нет, — ответил я.

  — Доктор Ульрихскирхен, — сказал голос. — Хотелось бы услышать ВАШЕ подтверждение...

  — На хер, — откликнулся он из-за моей спины.

   Все открытые окна красиво свернулись в трубочки и осыпались куда-то за нижнюю кромку экрана, словно последние листья под порывом осеннего ветра.

  — Спокойной ночи,  доктор Ульрихскирхен, — произнес компьютер и неспешно выключился.

   Что-то упало на ковер и, постукивая гранями, подкатилось к моим ногам.

   Недопитый стакан.

   Костлявая рука с разжатыми пальцами свисала из-под пледа, и жизни, в ней было не больше, чем в сухой ветке.

   Вот так стоит на миг отвернуться  — и старуха Атропос[77]тут как тут со своими- маникюрными ножницами. Может быть, мне не следовало  терять собеседника из виду, но... у меня больше не было к нему вопросов.

   Bene dormias[78], доктор Борис Ульрихскирхен.

  «Пожалуй, бог этому миру все же не помешал бы», — подумал я.

23