Шестой моряк

  — Ну разумеется — свято место пусто не бывает... Так что не обессудь,  перспектива задержаться в нервирующем всякое истинно мыслящее существо окружении меня отнюдь не радует. Поэтому тебе выбирать. Но выбирать исключительно для себя. Только для себя. В конце концов, если все затянется до следующего конца света, то я предпочел бы какое-то время иметь про запас хотя бы одну знакомую рожу...

  — Без общения, — проговорил он медленно. — Без информационного пространства. С чувством постоянного сенсорного голода.

  — Не утрируй, — сказал я. — Книги-то останутся.

  — Да, останутся, — кивнул он. — Старые. Новых не появится никогда. И новостей не будет никаких.

  — Ты и тысячной доли старых книг не прочел. А новости. .. что информативного было в ваших новостях о том, кто кого грохнул, кто кого трахнул и кто теперь назначен губернатором Едкобздюлевского края?!

  — Ты не понимаешь, —  сказал Мефодий горько.  — Я без этого всего, — он показал взглядом на ноутбук, — уже не смогу. Я не хочу оказаться  в информационном вакууме. Бушмен  сможет.  Какой-нибудь занюханный лавочник из восемнадцатого века сможет. Да любой гопник сможет! Что ему — подсолнухи вырастут, пиво варить он научится, а там, глядишь, и телки подтянутся... Я жить-то не научен толком, а ты предлагаешь мне научиться выживать...

  — Я помогу тебе.

  — Знаем мы, как ты поможешь... исчезнешь снова на год, на два... Нет, ты точно не по мою душу явился?

  — Иди ты знаешь куда!

  — Тогда наливай закурганную, — сказал он совершенно трезвым голосом.

   Я наполнил емкости и рассмотрел бутылку на просвет:

  — Еще на один раз. Расплескать до конца?

  — Нет, — остановил меня Мефодий. — Оставь. Выпьешь один, когда... когда... — Лицо его вдруг страшно сморщилось, и он ухватился за свою стопку.

   Наших ушей достиг мелодичный, едва слышный перезвон.

  — Что это? — удивился я.

  — Мобильник, — пояснил Мефодий не менее изумленно и слабым движением сунул руку в карман толстовки. — Кому я мог понадобиться?!

  — Никому, — сказал я, отбирая у него аппарат.

  — А  вдруг это кто-нибудь из моих баб? — предположил он.

  — Не надейся. Это меня.

  — Ну так ответь...

  — Отвечаю, — сказал я и тщательно, в два приема, растоптал мобильник. — Пьем?

  — Пьем, — согласился он.

   И мы выпили закурганную, последнюю.

  — Послушай, — сказал он, расслабленно откинувшись в кресле. — Ты не сердись, если я тебя разочаровал.

  — Ерунда, — проговорил я. — Всего лишь избавил меня от неприятного общества. Ты сделал хреновый выбор, приятель. Ну и что? Оба выбора были сравнительно хреновые.

   Мефодий едва слышно рассмеялся. Потом спросил:

  — Побудешь здесь, пока я сплю?

  — Конечно, — сказал я. — Мне некуда торопиться.

   Когда он уснул, я убрал грязную посуду, создавая тем самым видимость порядка в этом уголке всеобщего хаоса. Затем подоткнул Мефодию одеяло и ушел,  чтобы не задерживать без нужды его тихую смерть своим беспощадным охранительным даром.

* * *

  ...Мои первые  воспоминания  о  человечестве похожи на осколки мозаики. Да, я не умею забывать. Но на поверхности остается лишь то, что сияет и греет,  а серая повседневность без лиц и событий тихо идет ко дну. Стоит ли удивляться, что добрая треть осколков связана с Прекраснейшей Из Женщин?

   Наверное, в том и заключалось ее главное чародейство.

   Была  ли она  настолько хороша собой,  как говорят о ней легенды? Что могли сказать о ней те, кто ни разу в глаза ее не видел? Не знаю, никогда не считал себя знатоком и ценителем женских прелестей. В особенности когда представления о красоте меняются столь стремительно, в угоду моде, ханжеству, религии... моде на религию. Есть вещи, за которыми не уследить, и лучше бы совсем не тратить на это время.

    Ну, поначалу-то она показалась мне страшилищем.

   Спутанные жесткие волосы, черные  с  вороным отливом (позднее выяснится,  что это такая  прическа, довольно сложная и трудоемкая в изготовлении). Непропорционально большие органы зрения, с фокусирующим элементом неестественно синего цвета (вскоре окажется, что пропорции не нарушены, а синий цвет глаз в этом мире не является чем-то необычным). Декоративный, то есть совершенно нефункциональный клюв над ротовым отверстием (да, нос  у нее был довольно крупный, как и у многих представительниц этой расы, но отнюдь не отвратительный, хотя и нужно было время, чтобы привыкнуть... и для обоняния, по моему мнению, можно было придумать что-нибудь поудобнее).

   Первое, о чем всегда думаешь, пробудившись и обретя способность видеть: «Создатель, ну и уроды они все!..»

   А когда начинаешь понимать обращенные к тебе слова, радости в том ничуть не больше:

   «Боги, какой же ты безобразный!»

   Перед глазами все еще стоят картины давно и навечно ушедшего предыдущего мира, в который ты так долго и мучительно врастал, вперемешку с не до конца еще рассеявшимися снами,  тенями  всех когда-либо виденных миров. Так уж ведется: вторжение новой реальности не проходит безболезненно.