Шестой моряк

  — К Алтарю, разумеется. До  Храма слишком далеко, а счет на минуты...

  — Хорошо, к Алтарю. А где Алтарь?

  — Там же, где обычно. На север от юга.

  — А если его там нет?

  — Как это нет?! Алтарь всегда есть. Нельзя, чтобы его не было! «Все пространство  его вокруг — Святое Святых...» [58]

  — Ну, а все же...

   На  протяжении  всей  нашей довольно-таки бестолковой  беседы, густо перемежаемой отсылками к  сакральным текстам, агониодиакон Модад сохранял отсутствующее выражение на неживом сером лице, глаза были закрыты, и на этой окостенелой маске шевелились одни

 только губы. И вдруг он открыл глаза. Это было неожиданно даже для меня. И я не успел хоть как-то отреагировать на такой поворот событий.

   — Ты  не Митрополит! — почти выкрикнул он,  насколько это вообще возможно для мертвеца. — Ты обманул меня!

   — Ну да, обманул, — досадливо сказал я. — Но ведь ты хотел меня найти и увидеть. Твое Веление... задача выполнена.

   — Нет, — сказал Модад с отчаянием. — Нет...

   — Кто такой Митрополит? — спросил я. — Где находится Алтарь? И где Храм?

   Он уже не слушал меня, а лишь повторял свое «нет», как заведенный, словно пытался отгородиться этим словом от невыразимого ужаса перед наказанием за свою посмертную болтливость. Допытываться  подробностей от перепуганного мертвеца — пустая трата времени... И я заставил его замолчать. Все тем же способом, исключавшим всякую возможность реанимации.

   Но перед этим все же, превозмогая отвращение, мысленно зажимая нос и гадливо жмурясь, погрузился в бессвязную мешанину его разлагающихся воспоминаний.

   Мне хватило выдержки на пару минут, не более.

   И все же я успел увидеть лицо человека, которого он называл Митрополитом (где-то я примечал эту сытую харю, возможно — на телеэкране, и определенно не в религиозном контексте... что-то связанное с подъемом нравственности и воспитанием  патриотического духа в подрастающем поколении... и державный значок на лацкане), уяснить себе значение эвфемизма «Алтарь» (всего лишь интранет - портал, замаскированный под убогонькое интернет-кафе) и узнать,  где находится Храм (примерно там, где я и ожидал, да и раньше подозревал, что под столь благообразной вывеской непременно занимаются гнусностями).

   Но тот, кто продиктовал Веление семерке Драконов, или задачу, если пользоваться их терминологией, и проторил путь, гнездился слишком глубоко. А может быть, его и не было в памяти мертвеца.                      

   За окнами вагона занимался грязно-серый рассвет — других давно уже не бывало. Поезд устало ввинчивался в густую утреннюю мглу, но я уже знал: скоро он снова остановится, и никакие чудеса больше не заставят его стронуться с места.

* * *

  ...Мне сказали, что я смогу найти этого человека в таверне на берегу, и он действительно был там. Перед ним лежала копченая рыба, стоял кувшин вина, а надкусанную лепешку он держал в руке, словно забыв о ней, целиком уйдя в свои мысли. Он был не так стар, как я себе представлял, и вовсе не слеп, как о нем говорили. Он просто умел не видеть  то свинство, что происходит вокруг, в пользу великих картин, что рисовало его воображение. С воображением, как я уже имел возможность заметить, у него был полный порядок.

   «Гомер?» — уточнил я.

   «Кто спрашивает?» — откликнулся он после чересчур длительного молчания.

   Я назвался.

   «Знавал я одного Криптоса, — сказал он, разглядывая лепешку так, словно впервые увидел. — Вор был и мошенник, и получил свое прозвище за то, что не вылезал из темницы. Был еще Криптос из Сциона, который торговал собачатиной. Все они плохо кончили. Надеюсь, у тебя нет дурных наклонностей, связанных с именем. А кто твои родители?»

   «Если я скажу, что не помню, ты поверишь?»

   «Разумеется, поверю. Я и сам не знаю тех, кому должен быть благодарен за приход в этот  мир. Что ты хочешь, Криптос? Вина или рыбы? И того и другого у меня не так много, чтобы ты ушел счастливым».

   «Я уже пил сегодня, а рыбу предпочитаю свежей».

   «Сегодня не тот  день в моей жизни, за который стоит пить, — сказал он. — Но ты не выглядишь попрошайкой или наглецом, а речь выдает в тебе человека образованного, хотя и определенно не ионийца, и даже не ахейца».

   «Считай меня фракийцем», — предложил я.

   «Почему бы и нет? — хмыкнул он. — Хозяин, чистый фиал моему другу!»

   Трактирщик, усмехаясь, принес немудрящую глиняную чашку с отколотой ручкой. Гомер плеснул из кувшина мне и себе. Мы выпили терпкой эвбейской кислятины, не заслуживавшей называться вином.

   «Я  только что уступил этому дураку Гесиоду право считаться  лучшим певцом,  — сказал он,  меланхолично жуя. — Царя Панеда не впечатлили мои повествования о великих сражениях прошлого. Ему подавай песни о мирно пасущихся козах и обильных виноградниках. Не удивлюсь, если по вечерам в своих тайных покоях он наряжается в пеплос и берет в руки прялку».