Нагнувшись, я поднял тонкую керамическую трубку в кожухе из черного пористого материала. Подбросил на ладони, взвешивая.
— Запомни, Гиам. А лучше пропусти мимо ушей. Это лазер. Чужое оружие. В миллион раз разрушительнее всяких там мечей, копий и стрел. Мы-то такой штукой, к примеру, возвращаем зрение слепым. А Бюйузуо избавлялся от неугодных ему ниллганов. — Я присмотрелся. — Те, кто заслал его в ваш мир, ничего не боялись. Даже фабричный знак не озаботились убрать.
Отбросил меч. Стер с трубки лживую паучью кровь, чтобы разобрать надпись. Медленно, не без усилия припоминая забытые символы, прочел.
— Гиам, это… это… мы сделали.
Чей-то взгляд копьем упирается мне в спину. Гиам с бессвязными криками бежит прочь, не разбирая дороги, оступаясь и падая. Как будто ему явился сам Эрруйем на престоле Земли Теней.
Я оборачиваюсь.
Все как в тот раз. В трамвае. Снова я застигнут врасплох, и арбалет нацелен мне в грудь. Только не игрушечной стрелкой с усыпляющим снадобьем заряжен он на сей раз, а тяжелой боевой стрелой из черного дерева. С наконечником, что пропитан выдержанным ядом эуйбуа. И расстояние невелико, и отбить нечем.
Кто это? Неужели Элмайенруд до срока покинул своих бегемотов, учуяв дележку власти? Чья там довольная рожа щерится мне из-под юруйагского шлема?
— Ты великий воин, Змиулан, — слышу я. Как знаком мне этот голос… — Но перед тобой император. Подними свой меч и повергни к моим стопам. У нас хорошо получится.
«Ты задал мне задачу, ниллган. Трудную задачу. Но поверь, скоро я сообщу тебе решение».
Юруйаги уничтожены.
Эойзембеа удален из города усмирять бунтовщиков. Верховный жрец обезврежен.
Император мертв. Задача решена.
— Нет, невозможно, — шепчу я. — Ты не можешь быть императором. Ты же не человек…
— Мы с тобой как два глаза одного лица. Эта твердь будет наша. Мы поступим с ней, как с женщиной. Она родит нам прекрасных детей. А если ты откажешься, я убью тебя.
— Апокалипсис… — бормочу я. — «И вургр станет правителем, и направит во все концы тверди вургров править людьми…» Неужели это неизбежно, чтобы в любой стране в дни смуты к власти приходили вургры?
— Да или нет, ниллган? Да или нет?!
— Ты, подонок! — в отчаянии кричу я. — Все вышло по-твоему. Владей этим миром! Утопи его в крови и говне! Сожри его и подавись! Я хотел бы видеть тебя завтра, когда ты узнаешь, что ниллганы больше не придут! И ты останешься один на один — не с наемными убийцами даже, а с людьми, с этим городом, с этой страной!.
— Ниллганы придут, — говорит он, улыбаясь. — Непременно придут. Если есть император — будут и ниллганы.
— Не будут! — ору я, наступая. Выгадывая потихоньку шажок за шажком. Приближаясь к своему мечу. — Я последний! После меня — никого! Я сделаю все, чтобы после меня — никого!.
Но стрела уже пущена.
И снова я не успеваю, не успеваю, не успеваю уйти…
36
…я ослеплен, вывернут наизнанку, как мокрая перчатка. Но я жив и сознаю это обстоятельство. Потомки сдержали слово. Одно плохо: голова затуманена, мысли скачут вразброд и никак не желают объединяться. Мне бы полежать, опомниться. И убедить их вернуть меня в империю. Я не имел права уходить. Черт меня попутал с этим моим чистоплюйством. Нужно было соглашаться на все, втереться упырю в доверие, подобраться поближе к его шее с «поцелуем вауу»… Я должен вернуться. Там осталась Оанууг. Там происходит чертовщина. Вампирократия. Но все еще можно исправить. А для начала — понять.
Понять — самое трудное. Я не успел. Что можно успеть за несколько месяцев? Но это и самое главное. Без понимания ничего не выйдет. Никто никогда не понимал чужого. Да и не стремился особенно. Зачем врастать не в свою шкуру? Куда проще разрубить все узлы, вынести вердикт, нацепить ярлык. Объявить врагом. Ничего мы так не любим, как назвать непонятное проявлением вражеской сущности. Классово нам чуждой. А потом, когда все вокруг залито кровью, своей и посторонней, начинаем искать виноватых. А виноваты были сами, потому что с первого шага потопали не туда. Слышите, потомки? Это я вам… и себе в оправдание.