Шествие динозавров

— Пусть будет так, — лениво махнул тот царственной дланью. — Сегодня мой слух утомлен производимым шумом. В подземелье их…

Палачи, низко приседая в знак покорности, суковатыми палками шуганули пятерых разбойников из клетки. Гортанными окриками, как скот, погнали к разверстой пасти лабиринта.

— Что ты задумал? — спросил Луолруйгюнр.

Император изнемогал от зевоты. Эту ночь он провел в играх с тремя наложницами сразу, что хотя бы на время отринуло от него мысли о вургре. Я же, как лицо особо приближенное, принужден был стоять в изголовье с факелом и мечом. Вящей пытки нельзя и выдумать. Я тоже хотел спать. Вдобавок, у меня ныло в паху — пожалуй, впервые со школьных времен возмужания… А теперь еще и позывало на рвоту.

— Пусть император последует за мной, — сказал я, морщась. Уловил суетливое колебание в стане жрецов, гадателей и юруйагов. — Один.

Разбойники сгрудились возле сырой каменной стены подземелья, куда их согнали палачи. Молча стояли плечом к плечу, не отойдя еще от предсмертного ужаса. Я ткнул факелом в бородатую рожу ближнего. Тот встрепенулся, часто заморгал. Потом вдруг растопырил клешнястые пятерни и, словно во сне, пошел на нас. Император попятился. Стиснув зубы, я свалил злодея себе под ноги коротким ударом поддых. Пнул по разрисованным ребрам. Перешагнул через него и не разворачиваясь вмазал другому, третьему… Они очнулись. Медленно поднимались, хлюпая разбитыми носами. Готовы были воспринимать обращенную к ним речь.

— Вы, шакальи ублюдки, — сказал я противным голосом. — Еще немного, и каждый из вас обратился бы в размазню из говна и крови.

— Это так, — пробухтел первый, выжидательно сверля меня серыми глазками-огоньками.

— Но вы живы. И проживете ровно столько, сколько достанет милости к вам у Солнцеликого.

— Разве у Солнцеликого еще есть милость к таким, как мы?

— Да, есть, — подтвердил я, покосившись на Луолруйгюнра. Тот вскинул острый подбородок, однако смолчал. — Но вы должны заплатить за нее.

— Какую цену? У нас ничего не осталось. Если только жизнь… но кто нам вернет эту безделицу? Мы — почти что мертвецы.

— Верно. Вы и останетесь мертвецами. Потому что души ваши отныне принадлежат императору. И любой из вас должен не задумываясь подставить свое тело под меч или стрелу, что нацелены в Солнцеликого.

— Пусть будет так, — захрипели они. — Чего уж… лучше смерть от меча, чем под давилкой…

— Вы будете хранить императора днем и ночью, — продолжал я. — И загрызете всякого, кто приблизится к нему без моего ведома.

Головорезы размякли. Повалились наземь. Обливаясь горючими слезами, поклялись лапами Мбиргга, что клыками и когтями оборонят Солнцеликого, положат за него свою жизнь, ибо насрать им на эту жизнь, все едино она досталась им по случаю, истрачена попусту и ни хрена не стоит, но терять эту дрянь все ж таки жаль, и лучше с ней, чем без нее… Луолруйгюнр взирал на пресмыкающихся у ног его архаровцев с подобающей гадливостью. Он не видел в моем поступке ни малейшего толка.

И напрасно. У него появилась альтернативная охрана — эмбонглы, «живые мертвецы». Эти негодяи, воспылавшие воистину животной преданностью к императору, стерегли его как зеницу ока. Не прошло и трех дней, как на глазах оцепеневшей челяди они буквально растоптали наемного убийцу, пусть неумелого, но все же сумевшего обвести вокруг пальца юруйагов. Если только те сами не подослали его, чтобы испытать новый защитный контур на прочность… Я даже не успел вынуть меч из-за пояса. Честно говоря, и не торопился. Луолруйгюнр не произнес ни слова. Но я понял, что теперь-то он оценил мою дальновидность.

Я обрел наконец возможность отлучаться из дворца. Мне дозарезу нужно было в город. Хотя бы потому, что я до сей поры не удосужился воочию поглядеть на него — подлинный, живой город двадцать пятого века до нашей эры.

А еще меня занимал вургр.

Он содержал стольный град Лунлурдзамвил в страхе. Прошедшей ночью он задрал пожилого гончара. Соседи выкопали неглубокую могилу под самым порогом мастерской и без особенных проявлений печали зарыли там тело. С безродными покойниками тут не церемонились. Вдобавок, возникала надежда, что дух гончара сладит с вургром и отпугнет его хотя бы от рыночных кварталов. На тот случай, если мертвец проявит себя настоящим мужчиной и вызовет своего убийцу на бой, в могилу бросили самый большой нож, какой сыскался в мастерской. Прочее добро беззастенчиво разграбили. Никто не протестовал. Правда, у гончара оставалась дочь, но удел зигганской женщины — быть бессловесной машиной для продолжения рода.

Девушка была прелестна. Светлые волосы крупными прядями струились по обнаженным покатым плечам. Смуглые тонкие руки спокойно лежали на коленях, обтянутых подолом сложного одеяния из грубой ткани со множеством застежек и ремешков. Она безучастно сидела в углу лавки, по которой гиенами рыскали соседи, и ждала, когда кто-нибудь польстится на нее. Но таких не было: у зигган своеобразные понятия о полезности вещей. Никому не хотелось громоздить себе на шею лишний хомут.