Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Оба относились к французу с уважением. Тому была отнюдь не дипломатическая причина: граф был известный ученый, страстный археолог, а посему свои прямые обязанности как бы отодвинул на второй план. Кроме того, он был занимательный собеседник и не часто, но все-таки время от времени бывал у них, равно и они бывали в его резиденции.

— Граф, какими судьбами! — воскликнули оба, не сговариваясь. В томительном однообразии их жизни каждая разрядка была желанной. — Располагайтесь же и чувствуйте себя как дома. — Это была обязательная формула для всех визитеров, и избежать ее значило бы нарушить этикет.

Яков Иванович захлопал в ладоши, вызывая мажордома, и, когда тот явился, приказал подать кофе, шербет и все остальное, приличествовавшее в таких случаях. А покуда стол готовился, стали наперебой жаловаться графу на жесткий ультиматум везира.

— Вот это-то и привело меня к вам, — озабоченно произнес Шуазель, — Не скрою, господа, я решительный противник войны между вашими империями. Об этом я писал своему министру. Он настроен несколько иначе, вам это известно, известна и причина. Я же реалист, даже суровый реалист, и понимаю одно: война окончится крахом для турок, несмотря на наше усиленное наставничество. А этот крах косвенным образом отзовется и на Франции. Я, как представитель союзной державы, был поставлен в известность о только что состоявшемся заседании султанского дивана. Война решена, господа. Я совершенно откровенно выразил Кодже-Юсуф-паше свои опасения. Но он настроен весьма воинственно, ибо сам султан, этот слабоумный старец, стоит за войну. А противиться ему — значит остаться без головы, это вам тоже известно.

— Как же так, — растерянно пробормотал Булгаков, — мы только что отправили курьера в Петербург и теперь ждем ответа…

— Вряд ли ваша государыня пойдет на уступки, — отвечал граф уверенно, — ибо уступки требуются весьма основательные — это вам тоже известно. Так что войны не избежать, какие бы усилия вы ни прикладывали.

— Что же нам делать, дорогой граф? Что вы посоветуете?

— Укладывать имущество. Жечь секретные бумаги — эта мера никогда не повредит. Турки, как вам известно, не придерживаются никаких международных правил и способны на все. Они могут, например, натравить на вас чернь, и она разгромит вашу резиденцию и растерзает всех, кого застанет здесь.

— Да, такие случаи бывали, — уныло согласился Яков Иванович. — Примите нашу сердечную благодарность. Мы последуем вашему совету.

— Следовать благоразумным советам — долг каждого благоразумного человека, — пошутил Шуазель.

— Скажите, любезнейший граф, — осторожно подступил Кочубей, — а назван ли срок объявления войны?

— В том-то и дело, что мне он не был объявлен. Полагаю, что уйдет некоторое время на окончательную подготовку. После этого вас известят. Я уже отправил депешу моему министерству, в которой сообщаю о решении дивана и рекомендую предостеречь турок от поспешных решений. Но, признаться, я совершенно не уверен, примут ли во внимание мои доводы.

Некоторое время все молчали, размышляя каждый о своем. Никто не притронулся ни к яствам, ни к напиткам. Шуазель открыт было рот, желая что-то сказать, но тотчас замялся. Наконец, решившись, он отомкнул уста:

— Я осмелюсь задать вам вопрос, на который вы вправе не отвечать. Но для меня ответ на него важен, ибо он просветит мою мысль и мои доводы, которые я изложил в депеше. Скажите, как вы оцениваете военную мощь своего отечества? Считаете ли, что российское войско одержит победу? Повторяю, можете не отвечать…

Яков Иванович с горячностью, которую вызвал не только слепой патриотизм, но и трезвая убежденность, ответил:

— Безусловно, граф, в этом не может быть никаких сомнений. Победа останется за нами. И это показал опыт прошлых русско-турецких войн. Турки ничему не научились и урока не извлекли.

— Всего одна кампания в нынешнем веке была проиграна, — поддержал его Кочубей, — я говорю о Прутском походе императора Петра Великого.

— Что ж, им снова придется расплачиваться за свое безрассудство, — с невольным вздохом произнес француз. — Вопрос только в том, сколь велика будет эта плата. Я умываю руки. Как говорят в таких случаях: «Ты этого хотел, Жорж Данден»[47].

— Кого это вы процитировали? — полюбопытствовал Кочубей.

— Одного из героев Мольера — нашего выдающегося, а лучше сказать, великого драматического писателя. Турки захотели в очередной раз проиграть войну, и никто не в силах стать поперек их желания. Пусть свершится то, что должно свершиться.

— Дорогой граф, мы у вас в неоплатном долгу, — с чувством произнес Яков Иванович. — Вы поступили как истинно благородный человек.

Шуазель поклонился и поспешно вышел, как видно, опасаясь нежеланных свидетелей его визита к русским.

— Надо торопиться. — Булгаков суетливо кинулся в свой кабинет. — Виктор Павлыч, распорядись-ка, чтобы люди укладывали вещи, да и сам пожги ненужные бумаги.

Поднялось великое смятение, как бывает тогда, когда обрушивается нечто неожиданное и грозное. Два дня из труб резиденции вился серый дым вперемешку с легчайшим серым пеплом.