Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Император смутился. Как он торопится, этот Потемкин, нависавший сейчас над ним своим массивным телом, подтолкнуть события вовсе еще не бесспорные. Нет, он не прочь, совсем не прочь, но надо же быть реалистом. И он, помедлив, отвечал:

— Я чрезвычайно польщен, князь. Поверьте, это высокая честь для меня, и я желал бы ее заслужить.

Ответ ни к чему не обязывал. Так должно отвечать монарху, когда ему оказываются почести. Почести — это то, что входит в круг гостеприимства, и здесь Екатерина и ее алтер эго Потемкин оказались на высоте.

Он, Иосиф, был реалистом. Екатерина рвалась вперед, он осторожно ее осаживал. Нет, он был отнюдь не против ее плана. То, что Оттоманская империя, этот колосс на глиняных ногах, подлежит разрушению, было несомненно. Екатерина почему-то думала, что этот колосс падет от их совместного толчка.

Он считал, что она переоценивает свои собственные силы и недооценивает силы турок. Он не напрасно предпринял эту поездку: теперь он имеет представление о том, каковы силы его союзницы. Они приросли с тех пор, как он впервые побывал в России, это несомненно. Но он поостерегся бы делать окончательный вывод. Как знать, не откроется ли нечто неожиданное, о чем намекал Потемкин. Херсон — это из разряда неожиданного, это уже некий плацдарм, правда довольно далеко отстоящий от моря. Но с ним Россия на несколько шагов приблизилась к своему вековечному врагу, к его пределам.

Есть еще Крым, Таврида, как любит говорить князь, великолепная Таврида. Та еще ближе к турецким пределам. Поглядим, каково устроились там русские. Может статься, придется круто переменить мнение.

Он глянул в сторону императрицы. Она стояла, опираясь на руку своего фаворита. Мамонов был отчего-то бледен и, как обычно, молчалив.

Иосиф перекинулся с ним некоторыми малозначащими фразами. Фаворит отвечал разумно, видно было, что он хорошо воспитан и достаточно образован, так что вовсе не случайно занял свое высокое место. Высокое? Нет, скорей возвышенное. Возвышенность эта непрочна и, поколебавшись, рухнет. Что ж, такова участь всякого фаворита: под ним, как правило, нет фундамента.

Мамонов молод и хорош собою. Все это довольно скоро минует. А с ним минует и его фавор. Иосифу отчего-то захотелось разговорить Мамонова, узнать, что он думает о своем положении. Но это было невозможно: он был приклеен к императрице, возникал вместе с нею, с нею и исчезал. Он был лишен права на самостоятельность, ибо был игрушкой Екатерины, ее вещью, прихотью. И наверняка такое положение тяготило его, не могло не тяготить. Тем более что он был в некотором роде незауряден. Должно быть, он выжидал своего часа, еще как следует не представляя, каким он должен быть.

Если бы граф Фалькенштейн, он ж император Иосиф II, знал, что творится на душе у Мамонова, Дмитриева-Мамонова, Александра Матвеевича, отпрыска не очень древнего дворянского рода, девятого и предпоследнего официального фаворита императрицы (сколько их было на самом деле, доподлинно неизвестно), то он был бы по меньшей мере заинтригован.

На душе у Мамонова было достаточно мутно. Тщеславие его было уже давно удовлетворено: он якобы владел первой женщиной империи, а то и всей Европы, делил с нею ложе. Но был для нее нечто вроде матраса, пуховика… И он стал все явственней замечать то, что прежде не замечал: дряблое тело своей возлюбленной, отвислый подбородок, а лучше сказать, два подбородка, морщины, дурной запах изо рта… Словом, все, что государыне удавалось скрыть от своего окружения искусным манипулированием мазями и притираниями, омовениями и массажем.

Он словно бы сидел в театре на одном и том же спектакле. И ему мало-помалу открывалась закулисная механика искусства старой женщины. Женщины, которая не желает стариться, несмотря ни на что. Ведь она уже была бабушкой.

Справедливости ради надо сказать, что Екатерина не пыталась скрыть свой истинный возраст. Но благодаря легкости характера и природной веселости она и выглядела моложе своих пятидесяти восьми лет.

Но ему-то, ему приходилось все трудней и трудней маскировать свои открытия. Как он ни старался подавить их, они возникали непроизвольно. Ему то и дело приходилось актерствовать. Изображать страсть и желание, хотя не было ни того ни другого. Но и актерство стало даваться все с большим трудом. Покамест еще давалось, слава Господу, сил!

Он с замиранием сердца думал о том, что будет дальше. Когда он не сможет более притворяться, как по-человечески ни прекрасна его любовница. И стал исподволь, ловя благоприятные миги, выколачивать из государыни блага. Он получил генеральский чин, поместья, кавалерии. И наконец, вожделенный графский титул.

Это было воздаяние за годы унизительного заточения. А заточение было тяжким. Однажды наследник Павел в ответ на его любезность, кстати от имени императрицы, захотел отдарить его инкрустированной золотой табакеркой. Но государыня разрешила ему пойти за подарком только в сопровождении верной Марьи Саввишны. Цесаревич обиделся (!) и отказался принять его на таких условиях.