Шествие в пасмурный день

Каждый, кто оказывался в зоне бомбардировки и уцелел, прежде всего должен вернуться в свою родную школу. Сообщить, что жив. Я воображала: если оставшаяся в живых ученица появится в школе, младшие школьницы с шумом встретят ее. Поскольку ученицы работали по мобилизации на заводе, который оказался в эпицентре взрыва, то учителя должны бы организовать спасательную группу. А раненых должны все встречать у ворот школы. Но ничего этого не было. Как это ни странно, но даже когда я была в наиболее пострадавших от бомбардировки районах, где всюду валялись трупы и умирающие люди, я не испытывала ужаса. Вся чудовищность происшедшего стала постепенно доходить до меня лишь по мере того, как я удалялась от эпицентра и приближалась к уцелевшим кварталам, где шла обычная жизнь. Тишина в школе, в домах — все это теперь наслаивалось на страшную картину разрушения, увиденную в Мацуяма и Ураками, и передо мной во весь рост вставала трагедия города Нагасаки.

Ученицы основного отделения нашей гимназии были мобилизованы на оружейный завод в Обаси. Четверокурсницы обоих отделений трудились на расположенном еще ближе к эпицентру взрыва сталелитейном заводе. Те, кто работал на подземном заводе в Митино, остались живы.

Больше всего наших учениц погибло на заводе Хамагути. Листая классный журнал, я обнаружила на одной странице список тех, кого уже не было в живых — более половины класса. Фамилии были отчеркнуты жирной черной чертой, и лист с их именами словно настороженно затаил дыхание. Дата смерти—9 августа 1945 года, причина — атомная бомбардировка. Таких было семьдесят процентов, остальные умерли в конце августа и позже. Я наткнулась на эту страницу, когда искала адреса своих погибших подруг. Я невольно стала шептать молитву. Грудь сжимается от боли: какой долгой и мучительной была агония девочек, умерших в сентябре!

После окончания войны с задержкой на месяц начались учебные занятия второго семестра. Классы были переформированы, в каждом более пятидесяти человек. На каждом году обучения сократилось по одному классу. Погибло около четырехсот учениц.

По дороге, усыпанной осколками стекла, я добрела до своей гимназии. Но ступни ног не были поранены. Видимо, потому, что я в то время была как в трансе.

В учительской всюду валялась бумага. Учителей никого не было. В разбитые окна задувал ветерок, вздымая листки экзаменационных бланков. Эта тишина, наступившая в разгар войны, таила в себе беду. Стоя в коридоре, я звала: «Сэнсэй,[15] сэнсэй!» — но никто не выходил. Дверь директорского кабинета была открыта. Я заглянула туда: директор гимназии стоял у окна, наблюдая, как в углу двора ученицы жгут старые газеты.

Обернувшись и заметив меня, он воскликнул:

— Как хорошо! Как хорошо! — и похлопал меня по плечу: — Не ранена?

Он окинул меня взглядом. Затем спросил, не видела ли я кого-либо из одноклассниц. Я отрицательно мотнула головой. Директор глубоко вздохнул.

— Кто жив, кто мертв — неизвестно. Все учителя отправились в Ураками для оказания помощи пострадавшим. Однако сюда привозят только трупы учениц. Невыносимо тяжело, — произнес он, сдерживая слезы. Он рассказал также, что и те немногие, что остались в живых, в тяжелом состоянии, а сравнительно легко пострадавшим сейчас оказывается медицинская помощь. Актовый зал забит ранеными, негде ногой ступить. — Правда, не ранена? — переспросил он. — Если есть травмы, иди туда — тебе окажут помощь, а потом поскорее отправляйся домой. Дом-то уцелел? — Директор сказал, чтобы я оставалась дома до соответствующего извещения из школы, и записал мой домашний адрес.

Пострадавших лечили с помощью акатинки. Наливали лекарство в фарфоровую миску, макали в него полотенце и смазывали все тело. Но в школьном медпункте запасы акатинки были невелики, и его не хватало. Поэтому в саду сжигали газеты, пепел смешивали с растительным маслом и этим смазывали раны. Интересно, что стало со школьницами после такого лечения?

В докладе Нагасакского мединститута «Об оказании помощи пострадавшим от атомной бомбардировки» в главе о радиоактивном облучении разъясняется: