Шествие в пасмурный день

Утром он, волнуясь, ждал поезд на платформе хиросимского вокзала, надеясь, что места будут, так как поезд отправлялся прямо из Хиросимы. Но состав вез демобилизованных из Отакэ. Все двери оказались закрытыми, сажать не хотели. Он бегал, как сумасшедший, по платформе, пока не влез наконец в один из вагонов. Кое-как доехал до Йокохамы, где пересел на электричку. С удивлением разглядывал пейзаж за окном. Он сильно отличался от хиросимской испепеленной земли, хотя и здесь были следы пожарищ.

С тех пор как он приехал в Токио, его не покидало чувство усталости из-за какой-то непонятной суеты. Поехал электричкой в Университет Мита.[28] В вагоне электрички, битком набитом людьми, его грудь сдавили плечами так, что невозможно было вздохнуть. Переполненная электричка из-за неисправности высадила всех в Синагава. Черная толпа пассажиров выплеснулась на платформу. Он был совершенно изможден, но внутри все клокотало. И когда он вышел из следующей электрички на Тамати, то почувствовал облегчение, будто вылез из горячей бани. Осведомился в университете о профессоре N., но его не оказалось на месте. Тогда он тут же сел на электричку и поехал обратно. Вагон был заполнен до отказа. Какой-то мужчина в джемпере, стоявший рядом с ним, ровным голосом стал бранить беспорядки на транспорте. Он с удивлением глядел на этого человека. Лицо мужчины отражало послевоенное благодушие, и сам он казался актером из фильма, где люди бестолково перебраниваются друг с другом.

На другой день он отправился в Мэдзиро искать дом профессора N. Его внимание то и дело привлекали сгоревшие и оставшиеся в целости кварталы. Дом профессора находился в районе, уцелевшем от пожара. В кабинете, выходившем в тихий сад, на полках теснились книги. Давно уже ему не приходилось бывать в такой спокойной обстановке.

— Место преподавателя, возможно, и найдется. Но говорить о жалованье не приходится. — Профессор N. сочувственно поглядел на него и сказал тихо: — Пожалуй, лучше было бы вам остаться в Хиросиме.

Дня через три он зашел в Университет Мита, но профессора снова не застал. На душе было неспокойно, так как он все еще не получил разрешения на въезд в Токио. Купил билет до Симбаси — ему захотелось побывать на Гиндзе…

Свежая зелень ив, толпы людей, разукрашенные витрины — все кружилось в мягком солнечном свете. Особенно его потрясла ярко-красная клубника на серебряном блюде в витрине магазина. За каждым стеклом мелькало что-то знакомое издавна или что-то новое. Он машинально вошел в универмаг и встал в очередь за лотерейными билетами, чувствуя себя как деревенская девчонка, сбежавшая из дома. «Что это со мной? И как же будет дальше?» — с удивлением думал он, ощущая свою потерянность в толпе.

Как-то раз он решил навестить знакомого из Института культуры. На станции Омори пересел в электричку. В это утро, как ни странно, было много свободных мест. Но на следующей станции вдруг ввалилась толпа людей с плакатами, и в вагоне стало твориться что-то странное. К потолку вагона взвились плакаты с надписью: «Долой Сидэхара, зятя Мицубиси!» Они трепетали на ветру, врывавшемся в окна. Молодой мужчина в пиджаке, заглядывая в маленький листок, пел «Интернационал», из окна дул свежий ветер, электричка быстро неслась вперед. «Может, это и есть новый человек?» — подумал он, и ему почему-то стало радостно на душе. Он вышел на станции О-тя-но Мидзу. Перед ним тянулась улица, уцелевшая от пожара. Его сразу же потянуло туда. Настроение было хорошее. Но тут он вспомнил, что все еще не имеет разрешения на въезд в Токио, и решил поехать к профессору N. Вернулся на станцию и купил билет до Мэдзиро.

Недели две спустя он поступил работать на вечернее отделение средней школы Университета Мита. Однажды вечером состоялось торжественное открытие школьного стадиона, после чего вновь принятые учащиеся окружили его в коридоре, где горел свет, и он громким голосом прочитал им расписание занятий.

На другой день начались занятия. От Омори до Тамати он добирался всегда в тесноте и давке переполненной электрички. В результате написал статью «Заметки по поводу транспортного ада».

С поступлением на службу вопрос о переезде в Токио, так долго мучивший его, решился сам собой. Но теперь, как зверь из темной листвы, оскалил свои белые клыки голод.

Дорога вверх по склону, вся мокрая от дождя, была мрачной, как желудок, наполненный одними овощами. Качаясь от слабости, он медленно поднимался по каменным ступеням. Войдя в аудиторию, садился на стул и старался уже не вставать с него. Но учебников не было, и поневоле приходилось вставать и писать на доске. Рука с мелом казалась тяжелой и ныла от боли.