Шествуют творяне

И пока над Царским Селом
Лилось пенье и слезы Ахматовой,
Я, моток волшебницы разматывая,
Как сонный труп, влачился по пустыне,
Где умирала невозможность,
Усталый лицедей,
Шагая напролом.
А между тем курчавое чело
Подземного быка в пещерах темных
Кроваво чавкало и кушало людей
В дыму угроз нескромных.
И волей месяца окутан,
Как в сонный плащ вечерний странник,
Во сне над пропастями прыгал
И шел с утеса на утес.
Слепой, я шел, пока
Меня свободы ветер двигал
И бил косым дождем.
И бычью голову я снял с могучих мяс и кости,
И у стены поставил.
Как воин истины, я ею потрясал над миром:
Смотрите, вот она!
Вот то курчавое чело, которому пылали
раньше толпы!
И с ужасом
Я понял, что я никем не видим:
Что нужно сеять очи,
Что должен сеятель очей идти!

1921; 1922

Царское Село для Хлебникова, любившего понимать слова буквально, – это место, где можно не только видеть царственность, но и жить по-царски, где и тоска, и мировая скорбь Анны Ахматовой разливаются с величественной щедростью. Но сам поэт себя сравнивает с Тесеем в лабиринте – образ на щите европейского сюрреализма, достаточно вспомнить всех минотавров Пикассо и Макса Эрнста. Но Тесей Хлебникова притворен, умеет не только надевать маску, но и быть маской, и потому только он может победить Минотавра как пустую форму, показав, что зло, перестав нас гипнотизировать, становится видимым в своей неприглядности. Но сам поэт, спустившийся в ад Минотавра, уже не видим для людей. «Сеятель очей», конечно, сразу напомнит Некрасова с его сеятелем на ниве народной; только сеятель Хлебникова не ожидает сердечной благодарности народа, но просто делает то, что должно, идет потому, что нельзя не идти. Такой сеятель – подвижник, а не просветитель. И с этого реквиема себе вместе перейдем к критике общих мест о Хлебникове.

Самое известное общее место выражается словом «заумь», которое восходит к знаменитому опыту Хлебникова по созданию новых «умов» – каждый новый «ум» создавался очередной приставкой, действительной или чаще придуманной, и среди них стал возможен наш «заум», ум большого размаха. Заумью часто по ошибке называют усложненный язык, не то невнятно темный, не то до обиды многосмысленный. На самом деле Хлебников называл заумью ясный и практичный язык, способный управлять умом так, как ум управляет руками, язык искренний и дельный. Заумный тогда означает не «недоступный уму», а стоящий за умом, как стоит актер за маской или как электричество стоит за свечением лампы.

Заумный язык Хлебников собирался построить на основе русского алфавита, понимая звучание и внешний облик русских букв как ключи к структурирующим мир отношениям. Выведение мира из написанных и звучащих букв – практика, зародившаяся в поздней Античности, когда буквы имели числовые значения и при этом обслуживали всю империю и поэтому могли быть поняты созерцателями как учет всего мироздания. Именно так были построены греческая гематрия, еврейская средневековая каббала, логическая машина пламенного философа Раймонда Луллия на средневековой Майорке (Луллия много читали русские старообрядцы-поморы, а в Европе модерна ему приписывалось изобретение карт Таро) или всемирная криптография Атаназиуса Кирхера и Г.-В. Лейбница, нумерология толстовского Пьера Безухова и безвестных для нас русских мудрецов. Выведением мироздания и поэзии из звучащих букв занимались и современники Хлебникова: достаточно назвать такие трактаты поэтов, как «Глоссолалия» Андрея Белого и «Ключи Марии» Сергея Есенина. Но Хлебников имеет следующие особенности:

1. Буквы у него не магические инструменты мироздания, срабатывающие раз и навсегда, они сами бесконечно зависимы от того, какую они примут форму, как они зазвучат.

2. Буквы русского алфавита для него – образы не действий, а переживаний, не просто русской души, а русского осознания души всего мира.

3. Буквы могут выступать не только как элементы мира, но и как функции переменных, определяющие различные статусы одной и той же вещи, – Хлебников был не случайно единственным математиком среди русских поэтов первой трети XX века.

Чтобы понять, как работает изобретенный Хлебниковым принцип, процитируем сначала стихотворение современного поэта Станислава Красовицкого: