Шевалье де Мезон-Руж

— Королеву переводят в Консьержери?

— И что же? — ответил председатель.

— А-а… — недоверчиво протянул Морис.

— И ты считаешь, что это из-за сновидений, из-за того, что ты называешь игрой воображения, из-за ерунды Комитет общественного спасения пошел на такую суровую меру?

— Эта мера принята, но она не будет выполнена, как и множество других мер, принятых на моих глазах, — только и всего.

— Что ж, тогда читай до конца, — сказал председатель.

И он протянул Морису последний документ.

— Расписка Ришара, тюремщика из Консьержери! — воскликнул Морис.

— Уже два часа, как вдова Капет заключена под стражу.

На этот раз Морис задумался.

— Ты знаешь, Коммуна действует по глубоким соображениям, — продолжал председатель. — Она проложила себе широкую и прямую борозду; ее меры далеки от ребячества; она выполняет принцип Кромвеля: «Королей надо бить только по голове». Познакомься с секретной запиской министра полиции.

Морис прочитал:

«Поскольку мы располагаем достоверными данными о том, что бывший шевалье де Мезон-Руж находится в Париже, что его видели в разных частях города, что следы его пребывания имеются в нескольких успешно раскрытых заговорах, — призываю всех руководителей секций удвоить бдительность».

— Ну как? — спросил председатель.

— Что ж, придется поверить тебе, гражданин председатель! — воскликнул Морис.

И он продолжал чтение:

«Приметы шевалье де Мезон-Ружа: рост пять футов три дюйма, волосы белокурые, глаза голубые, нос прямой, борода каштановая, подбородок округлый, голос мягкий, руки женственные. Возраст двадцать пять-двадцать шесть лет».

Когда Морис читал это описание, в его мозгу промелькнуло странное видение. Он подумал о молодом человеке, командовавшем отрядом мюскаденов, — о человеке, который накануне спас его с Лореном и столь решительно наносил удары марсельцам своей саперной саблей.

«Черт возьми! — прошептал про себя Морис. — Неужели это был он? В таком случае, если в доносах пишут, что видели, как я с ним разговаривал, — это не ложь. Только не помню, чтобы я пожимал ему руку».

— Итак, Морис, — спросил председатель, — что ты теперь скажешь обо всем этом, друг мой?

— Скажу, что верю тебе, — ответил Морис в грустной задумчивости: с некоторых пор, сам не зная, что за злая сила делает печальной его жизнь, он видел все вокруг в мрачном свете.

— Не играй так своей популярностью, Морис, — продолжал председатель. — Популярность сегодня — это жизнь. Непопулярность — остерегайся ее! — это подозрение в измене, а гражданин Ленде не должен быть заподозрен в том, что он изменник.

На подобные доводы Морису нечего было ответить, он чувствовал, что и сам думает так же. Он поблагодарил своего старого друга и покинул секцию.

«Ну что ж, — прошептал он, — пора передохнуть. Слишком много подозрений и схваток. Приступим прямо к отдыху, к невинным радостям; пойдем к Женевьеве».

И Морис отправился на Старую улицу Сен-Жак.

Когда он пришел в дом кожевенника, Диксмер с Мораном хлопотали возле Женевьевы: с ней случился сильный нервный припадок.

Поэтому слуга, всегда спокойно впускавший Мориса, преградил ему дорогу.

— Доложи все-таки обо мне, — сказал слуге обеспокоенный Морис, — и если гражданин Диксмер не может меня принять сейчас, я уйду.

Слуга скрылся в павильоне Женевьевы, а Морис остался в саду.

Ему показалось, что в доме происходит нечто странное. Рабочие кожевни не занимались своими делами, а с обеспокоенным видом бродили по саду.

Диксмер сам появился в дверях.

— Входите, дорогой Морис, входите, — сказал он. — Вы не из тех, для кого эта дверь закрыта.

— Но что случилось? — спросил молодой человек.

— Женевьева больна, — ответил Диксмер, — и не просто больна. Она бредит.

— О Боже мой! — воскликнул молодой человек, взволнованный тем, что и здесь, в этом доме, нашел тревогу и страдание. — Что же с ней?

— Знаете, дорогой мой, — продолжал Диксмер, — в этих женских болезнях никто толком ничего не понимает, а особенно мужья.

Женевьева лежала в шезлонге. Возле нее находился Моран: он подносил ей соли.

— Ну как? — спросил Диксмер.

— Без изменений, — ответил Моран.

— Элоиза! Элоиза! — прошептала молодая женщина обескровленными губами.

— Элоиза! — удивленно повторил Морис.

— Ах, Боже мой, — торопливо сказал Диксмер, — Женевьева имела несчастье выйти вчера на улицу и увидеть эту несчастную повозку с бедной девушкой по имени Элоиза, которую везли на гильотину. После этого с ней и случилось пять или шесть нервных припадков. Она только и повторяет это имя.

— Ее особенно поразило то, что в этой девушке она узнала ту самую цветочницу, которая продала ей гвоздики, вы об этом знаете.