Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)

И волонтеры стали с воодушевлением брататься с патрульными из национальной гвардии. В то время охотнее приветствовали объятия, чем отсечение голов.

— Итак, друзья, — воскликнули объединившиеся бойцы, — скорее в кабачок на Томас-дю-Лувр.

— А как же мы, — жалобно простонали раненые, — вы, что же нас бросите?

— Что ж, — ответил Лорэн, — придется оставить вас здесь, храбрецов, которые сражались за родину с патрулем, такова суровая действительность. За вами пришлют носилки. А пока, в ожидании, пойте «Марсельезу», это вас развлечет:

Вперед, сыны отчизны милой!
Мгновенье славы настает!

Затем, подойдя к Морису, который вместе с незнакомкой ожидал на углу улицы Кок, в то время как гвардейцы вместе с волонтерами, обнявшись, поднимались к площади Дворца Равенства, сказал:

— Морис, я обещал тебе дать совет, вот он. Лучше тебе пойти с нами, чем компрометировать себя, защищая эту гражданку, которая действительно мне кажется очень очаровательной, но от этого еще более подозрительной, потому что очаровательные женщины, которые бегают по улицам в полночь…

— Сударь, не судите обо мне по внешнему виду, умоляю вас.

— Ну так вот, вы говорите «сударь», а это большой промах с вашей стороны, слышите, гражданка? Да и сам я сказал «вы».

— Хорошо! Гражданин, позволь своему другу сделать доброе дело.

— Какое?

— Проводить меня до дома и охранять всю дорогу.

— Морис! Морис! — сказал Лорэн. — Подумай о том, что ты собираешься сделать: ты ведь себя ужасно компрометируешь.

— Я знаю, — ответил молодой человек. — Но что же делать, если я ее оставлю, то бедная женщина будет арестована первым же встретившимся патрулем.

— О, да! Тогда как вместе с вами, сударь… тогда как вместе с тобой, гражданин, я хочу сказать, я буду спасена.

— Ты слышишь, спасена! — заметил Лорэн. — Стало быть она бежит от какой-то большой опасности.

— Дорогой мой Лорэн, — сказал Морис, — посмотрим правде в глаза. Это либо добрая патриотка, либо аристократка. Если она аристократка, то мы виноваты, что защищаем ее, если же она патриотка, то охранять ее — наш долг.

— Прости, друг мой, но твоя логика абсурдна. Ты похож на того, кто говорит:

Забрали разум у меня
И мудрость требуют мою.

— Ну ладно, Лорэн, — сказал Морис, — прекрати ссылаться на Дора, Парни, умоляю тебя. Поговорим серьезно: ты мне скажешь пароль или нет?

— То есть, Морис, ты вынуждаешь меня пожертвовать долгом ради друга или пожертвовать другом ради долга. Однако, боюсь, Морис, что долг превыше всего.

— Друг мой, решай вопрос в пользу долга или друга. Но, прошу тебя именем Неба, решай немедленно.

— Ты не будешь злоупотреблять паролем?

— Обещаю.

— Этого недостаточно. Поклянись.

— Чем?

— Поклянись Родиной.

Лорэн снял шляпу, повернул кокардой к Морису, и тот поклялся а этом импровизированном алтаре.

— А теперь я скажу тебе пароль: «Флагшток и Лютеция». Может быть кто-то и скажет вместо «Лютеция» — «Лукреция»[19], не обращай внимания, происхождение одно и то же — римское.

— Гражданка, — сказал Морис, — теперь я к вашим услугам. Спасибо, Лорэн!

— Счастливого пути, — ответил тот, надевая шляпу.

И, верный своему анакреонтическому вкусу, он ушел, напевая:

Наконец, моя Элеонора,
Ты познала сей чудесный грех,
Которого боялась и желать.
Но испытав его.
Ты все еще страшишься, Нора,
Скажи же, что плохого в нем?

Глава III На улице Фоссе-Сен-Виктор

Морис, оставшись наедине с молодой женщиной, на какое-то мгновение почувствовал себя смущенным. Боязнь оказаться обманутым, притягательность чудесной красоты, смутные угрызения, терзавшие его чистую совесть экзальтированного республиканца, боролись в нем, когда он собирался предложить руку своей спутнице.

— Куда вы идете, гражданка? — спросил он.

— Увы, сударь, довольно далеко, — ответила она.

— И все-таки…

— В сторону Зоологического сада.

— Хорошо, пойдемте.

— Ах, Боже мой, сударь, — сказала незнакомка, — я прекрасно осознаю, что затрудняю вас, но если бы не происшедшее со мной несчастье и не подстерегающая на улицах опасность, поверьте, я никогда не стала бы злоупотреблять вашим великодушием.

— Но, сударыня, — сказал Морис, который наедине с незнакомкой забыл лексикон, предписанный законами Республики, и вернулся к нормальному человеческому языку, — как же так получилось, что вы оказались одна в этот час на улицах Парижа? Посмотрите, сейчас, кроме нас, нигде нет ни души.

— Сударь, я вам уже говорила, что была с визитом в предместье Руль. Я ушла в полдень, ничего не зная о том, что происходит, и

возвращалась также в полном неведении о происходящем: все эго время я провела в довольно уединенном доме.

— Да, — прошептал Морис, — в каком-то особняке, в какого-то логове аристократа. Признайтесь, гражданка, что вслух вы просите меня о помощи, а в душе насмехаетесь над тем, что я вам ее оказываю.

— То есть как это? — воскликнула она.