Шеврикука, или Любовь к привидению

Громили школу ночью. В те летние дни школа почти пустовала. А в злосчастную ночь в ней не было ни людей, ни домовых. Пришедших утром на службу работников школы увиденное ошеломило. И тогда среди прочих горестных восклицаний прозвучало: «Нет, тут что-то нечеловеческое!» Произнесшей это преподавательнице струнного отдела сейчас же возразили: «Человеческое! Теперь это именно человеческое!» «Но кому и зачем понадобился погром?» – гадали работники школы. Не подросткам же с Кашенкина луга. Для них, конечно, не было ничего святого, но им куда интереснее, чем громить фортепьяно и скрипки, было нынче врастать в бизнес. Не имела школа завистливых и зловредных соперников. Кому теперь в культуре, где одни нищие и нагие, завидовать? И из-за чего соперничать? Погромщики и не обогатились, ничего не унесли, а лишь раскрошили. Именно раскрошили! Все, к чему они прикасались – деревянное, металлическое, костяное, пластмассовое, стеклянное, бумажное, – было превращено в мелкие стружки, опилки или даже песок. Призванные милиционеры смотрели на бывшие музыкальные инструменты, столы, стулья, ноты, унитазы и трубы туалета, то есть теперь – на опилки и песок, и недоумевали: что за сила учинила побоище и из-за чего? Похоже, не только ответы, но и какие-либо догадки не приходили им в головы. Варвары не оставили улик и отпечатков пальцев, не валялись на полу окурки, граненые стаканы, гильзы и пули, нигде не пахло дорогими сигаретами и капитанским табаком. Лишь на одной из стен был обнаружен странный рисунок, как будто бы изображавший снежную лавину, и рядом выцарапанные буквы «М. Д.». Может быть, это был фирменный знак обнаглевших негодяев? Более никакими подарками следствие не располагало.

«Отродья! Отродья Башни! – шепотом пошло между останкинскими домовыми, озабоченными или перепуганными. – Началось!» Сразу же было установлено: громили исключительно в тех помещениях, где бывали домовые. В вестибюле, в классах второго этажа, в учительской, в концертном зале и в туалете. То есть там, где происходили и ночные общения, и заседания клуба, и творческие отчеты домовых, и судилища, и деловые посиделки, и встречи по интересам, и кутежи. К тому же пропал домовой Тродескантов, все еще остававшийся по расписанию ночным распорядителем музыкальной школы. После изысканий и разборов пришли к заключению, что стеснительный, но честный Тродескантов был уничтожен или взят в полон именно Отродьями Башни.

До Шеврикуки донеслось: созываются экстренные деловые посиделки. Впрочем, какие уж тут посиделки! Слово требовалось подобрать более уместное. Происходить будут в подвале. В каком – неизвестно. А может, и уже происходят. Шеврикуку не призвали. «Ладно, – сказал себе Шеврикука. – Не призвали и не призвали». Терпеть он не мог, проник в музыкальную школу, все разглядел и прочувствовал. Стены остались, а полы второго этажа попортили и стекла раскрошили. Рисунок на стене, размером с пачку сигарет, признанный милиционерами подозрительным, Шеврикука рассмотрел. Действительно, лавина будто бы неслась с горы. Или – с Башни? И некие запятые и крючочки опадали там и тут. Может быть, это опадали неведомые нам нотные знаки? «Музыкой поставлен предел объяснению мира…» Так. Снежная лавина, песчаная лавина. Лавина опилок и стружек. Белый Шум. «Белый Шум – это серьезно…» А М. Д., надо полагать, – Магнитный Домен? В случае с исчезновением Петра Арсеньевича и газовым пожаром на Кондратюка, несомненно, действовала иная сила. Теперь Шеврикука пожалел, что прохладно отнесся к подробностям разгрома лаборатории Мити Мельникова. Просто принял к сведению новость и сетования Дударева, а никаких прилежных исследований не затеял. Но там как будто бы курочили, а не крошили. И там – уворовывали. Хотя, конечно, лаборатория, из которой, между прочим, происходили Оранжерейный змей-анаконда и отчасти эксперт по катавасиям Пэрст-Капсула, – не дом для музыкального просвещения детишек и не ночной приют домовых. Наверняка чем-то овладеть из нее Башне было целесообразно. Если не всем. И исполнителей туда могли послать иных.