Шибуми

— Вы не правы, думая, что я не уважал вашего дядю. Был такой момент — в Каире, шестнадцать лет тому назад, — когда он рисковал своим благополучием, а может быть, даже жизнью, чтобы помочь мне. И, что еще важнее, он рисковал успехом своего дела, которому посвятил все свои силы, всю жизнь. Меня ранили в бок. Некоторые обстоятельства мешали мне обратиться к врачу. Когда я встретил Азу, я уже два дня бродил по городу со скомканным, пропитанным кровью куском ткани, подложенным под рубашку, выбирая окраинные, отдаленные улочки, так как в гостиницу идти я не осмеливался. Я весь дрожал от лихорадки и был почти в бреду. Нет, я очень уважаю его. И я перед ним в долгу.

Хел проговорил все это ровным, тихим, невыразительным голосом, без каких-либо эффектных всплесков и театральных жестов, которые, по мнению Ханны, указывали бы на его искренность. Он рассказал ей об этом, потому что хотел быть честным до конца и считал, что по отношению к ее дяде будет справедливо, если Ханна узнает, до каких пределов простирается его долг.

— Мы, ваш дядя и я, никогда больше не виделись после той встречи в Каире. Дружба наша росла все эти годы, так как мы писали друг другу письма; для нас обоих это была возможность выразить свои мысли, проверить правильность своих новых идей, поделиться мнениями о книгах, которые мы читали, посетовать на судьбу и на жизнь. Мы наслаждались этой свободой, этим полным отсутствием смущения, стыда, такие отношения возникают, когда разговариваешь с незнакомым человеком, с которым вряд ли когда-нибудь еще доведется встретиться. Мы были очень близкими незнакомцами.

Хел спросил себя, сможет ли эта молодая женщина понять всю глубину таких отношений. Решив, что не сможет, он прервал себя и перевел разговор на сегодняшнюю, насущную проблему.

— Ну что ж, так, значит, после того как его сын был убит в Мюнхене, ваш дядя создал группу, которая должна была помочь ему в его карательной миссии. Сколько в нее входило человек, и где они теперь?

— Я единственная, кто остался в живых.

— Вы были в этой группе?

— Да. А что? Вам кажется…

— Неважно.

Теперь Хел был абсолютно уверен, что Аза Стерн действовал, движимый отчаянием; рассудок его, несомненно, помутился, если он мог ввести в отряд эту мягкотелую либералочку, вчерашнюю выпускницу колледжа.

— Сколько всего человек было в группе?

— Пятеро. Мы называли себя «Мюнхенской Пятеркой».

Его веки снова дрогнули; он опустил глаза.

— Пять человек. Ваш дядя, вы, те двое, которых убили в Риме. Кто же был пятым? Давид О. Селзник?

— Не понимаю, о чем вы говорите. Пятый член группы был убит в кафе, в Иерусалиме. В него бросили бомбу. Он и я… мы… мы были…

В глазах ее сверкнули слезы.

— Я и не сомневаюсь, что вы были. Банальный вариант летнего каникулярного романа: одному из увивающихся вокруг вас молодых людей достается особое внимание; у него есть несомненное преимущество перед другими, ведь он преданный делу молодой революционер, в нем столько человечности, так много прекрасных качеств по сравнению со всей этой никчемной толпой воздыхателей. Ладно, расскажите мне теперь, что вы успели сделать, до того как умер Аза Стерн.

Ханна была обижена и сбита с толку. Этот человек совсем не походил на того супермена, о котором ей говорил ее дядя: честного профессионала, не имеющего равных в своей области, и в то же время мягкого, доброго, образованного человека, человека высокой культуры, который никогда не оставался в долгу и отказывался работать на самые отвратительные и гнусные из государственных и коммерческих структур. Как мог ее дядя любить этого типа, даже в малой степени не способного на простое человеческое сочувствие? Эгоиста, совершенно не чувствующего, не понимающего и не пытающегося понять других?

Хелу, разумеется, был понятен ход ее рассуждений. Не раз уже ему приходилось расхлебывать кашу, которую заваривали эти самоотверженные, «посвятившие себя великому делу» дилетанты. Он прекрасно знал, что стоит только грому грянуть, как они или улепетывают без оглядки, или, потеряв голову от страха, начинают без разбора палить куда попало.

Ханна и сама удивлялась, обнаружив, что слезы ее так и не пролились. Холодность Хела, его неумолимое требование строго придерживаться фактов мгновенно осушили их. Всхлипнув напоследок, она продолжала:

— У дяди Азы были источники информации в Англии. Он узнал, что последние двое из тех мюнхенских убийц, что еще оставались в живых, входят в террористическую группировку «Черный Сентябрь» и собираются угнать из лондонского аэропорта «Хитроу» самолет.

— Сколько человек в этой группировке?

— Пять или шесть. Мы точно не знали.

— Вы установили, кто из них был замешан в мюнхенском деле?

— Нет.

— Так, значит, вы намеревались уничтожить всех пятерых?

Она кивнула.

— Ясно. А ваши контакты в Англии? Каков их характер, и как эти люди собирались помочь вам?

— Это городские партизаны; они борются за освобождение Северной Ирландии от английского господства.

— О боже!