Шибуми

Хел понимал, что имела в виду Хана, говоря о “наказании” девушки. Иногда он вымещал свою досаду на молодых женщинах, которые раздражали его, вынуждая себя любить их, и использовал всю свою изощренную технику, все необычные, экзотические приемы, которыми он владел, для того чтобы дать такое наслаждение, которого женщина никогда уже не сможет достигнуть вновь и будет тщетно искать его, меняя мужей и любовников, до конца своей жизни.

Хана не чувствовала ни малейшей ревности по отношению к Ханне; это было бы просто смешно. За те два года, что они с Хелом прожили вместе, оба – и она и Николай – были совершенно свободны и могли при желании пускаться на небольшие авантюры в поисках сексуальных развлечений, удовлетворявших их физическое любопытство и разжигавших их вкус к любви, так как, сравнивая, они начинали еще больше дорожить тем, что имели. Хана как-то раз пожурила Николая, шутливо пеняя ему на то, что он находится в лучшем положении, поскольку опытный, хорошо обученный мужчина может достигнуть блаженства, даже имея дело со старательной, полной желания дилетанткой; в то время как самая одаренная и искушенная женщина испытывает трудности, пытаясь хоть что-то извлечь из такого грубого и неуклюжего инструмента, каким является ничего не смыслящий в любви мужчина, и только напрасно дразнит себя, мучаясь с ним. Тем не менее она время от времени получала удовольствие, встречаясь с мускулистыми, спортивного вида молодыми людьми из Парижа или с Лазурного Берега, воспринимая их, главным образом, как красивые, радующие глаз игрушки; так, что-то вроде куклы или плюшевого мишки, с которым хорошо спать.

* * *

Они ехали по петляющей меж горными склонами дороге, уже темной в наступающих сумерках. По левую сторону долины горы резко взмывали вверх, громоздясь бесцветными и плоскими геометрическими формами, в то время как справа они точно клубились теплыми розовыми и золотисто-янтарными глыбами в горизонтальных лучах заходящего солнца. Когда они выехали из Эшебара, Ханна, переполненная впечатлениями, без умолку болтала о том, как интересно она провела сегодня день с Ле Каго, бродя по заброшенным деревням в нагорьях. Она обратила внимание на то, что часы на каждой деревенской церкви были без стрелок, их предусмотрительно сняли уехавшие крестьяне. Ле Каго объяснил ей, что снимать стрелки с часов считалось совершенно необходимым, поскольку в церкви не оставалось никого, кто мог бы вовремя подтягивать гири, а люди не могли допустить, чтобы Божьи часы шли неточно. Суровый, несколько даже мрачный тон примитивного баскского католицизма был выражен в надписи, высеченной на колокольне одной из покинутых церквей: “Каждый час ранит, последний – убивает”.

Сейчас девушка молчала, потрясенная печальной красотой гор, круто вздымавшихся по краям узкой долины и, казалось, угрожающе нависавших над нею. Дважды Хел, нахмурившись, бросал на нее короткий взгляд, встречая в ответ тихое сиянье ее глаз и мягкую улыбку, чуть касающуюся ее губ. Его привлекала и удивляла яркая, необыкновенно чистая и светлая насыщенность ее ауры, довольно странная и неожиданная в этой смазливенькой, дешевой пустышке, от которой он с пренебрежением отмахивался. Он отчетливо различал глубокие, теплые тона ее спокойствия и внутреннего мира. Хел уже собирался спросить Ханну, что она решила в отношении сентябристов. когда внимание его привлекла приближающаяся сзади машина, у которой были включены только боковые фары. В голове у него мелькнула мысль, что Даймонд или его лакеи из французской полиции могли узнать о том, что он решил увезти девушку в более безопасное место. Руки его крепче сжали руль, и он стал быстро перебирать в уме все повороты и изгибы дороги, прикидывая, где лучше приотстать, заставив машину обойти его, а затем столкнуть ее в ущелье. В подобных случаях он всегда атаковал первым, а потому предпочитал водить тяжелые, громоздкие автомобили, вроде этого трижды проклятого “вольво”, незаменимого в таких вот экстренных ситуациях.

Дорога нигде не шла прямо, то и дело поворачивая и изгибаясь, так как следовала вдоль русла реки, протекавшей по дну ущелья.

Тут не было ни одного отрезка, где можно было бы свободно произвести обгон, но это соображение, конечно, не остановит шофера-француза, чья безрассудная страсть к игре в догонялки уже вошла в легенду. Машина, шедшая сзади, неуклонно приближалась, пока, наконец, между нею и задним бампером “вольво” не осталось и метра. Сверкнули фары, и машина, посигналив, рванулась вперед на узком слепом повороте.

Хел облегченно вздохнул и снизил скорость, пропуская машину. Гудок и вспыхнувшие фары говорили о том, что их не пытаются преследовать. Ни один профессиональный убийца не станет подавать подобные сигналы, предупреждая о своем приближении. Это просто один из ребячливых, жизнерадостных французских шоферов.