Шибуми

Почти пять лет Николай провел в доме Отакэ-сан; он был учеником и в то же время членом семьи. В Отакэ седьмого дана одновременно уживались два человека, две противоречивые личности; во время состязания он был хитер, коварен и чрезвычайно хладнокровен; все знали, что он безжалостно использует промахи противника, его неповоротливый ум, неумение действовать быстро и четко. Однако дома, в своем сумбурном, бестолковом быту, среди безалаберной обширной семьи, включавшей в себя, помимо его жены, отца и трех детей, обычно не меньше шести учеников, Отакэ-сан становился по-отечески заботливым, щедрым на ласку, готовым без конца шутить и дурачиться, к удовольствию своих детей и воспитанников. В доме никогда не было лишних денег, но так как жил Отакэ-сан в маленькой горной деревушке, где не было дорогостоящих развлечений, то никаких проблем не возникало. Когда деньги иссякали, семья жила скромно на оставшуюся небольшую сумму; когда появлялись вновь – тратила их свободно, не задумываясь.

Все дети Отакэ-сан обладали весьма заурядными способностями к го, и уровень их игры был довольно средний. А из учеников только в Николае счастливо соединились те необъяснимые, но необходимые свойства, которые отличают игрока высокого класса: дар мыслить отвлеченно, постигая и рассчитывая абстрактные, потенциальные возможности – свои и соперника; математическое и в то же время поэтическое восприятие действительности, логика в соединении с чувством, в лучах которой безграничный хаос возможных ходов и перемещений как бы кристаллизуется под влиянием интенсивной сосредоточенности в четкие геометрические соцветия; умение безжалостно наносить удары, используя малейшую слабость противника.

Со временем Отакэ-сан открыл в Николае еще одно качество, делавшее его игру столь великолепной и неповторимой. Посреди партии Николай мог вдруг отключиться, погрузившись в короткое, но глубокое забвение, а затем вновь возвращался к игре, отдохнувший и освеженный.

Отакэ-сан был первым человеком, который обнаружил, что Николай – мистик.

Как и большинство мистиков, Николай не подозревал о своем даре и поначалу просто не мог поверить, что другие люди не способны испытывать точно такие же ощущения. Он не представлял себе жизни без этих переключении, но и не особенно жалел тех, кто жил, не зная таких минут, так как смотрел на них как на существа совершенно другого порядка.

Эти способности Николая обнаружились неожиданно. Как-то раз после полудня он играл с Отакэ-сан простую тренировочную партию; это была строгая классическая игра; лишь некоторые тонкие, едва заметные оттенки в ее развитии отличали ее от учебных образцов из книг. На третьем часу игры Николай почувствовал, что врата для него распахнуты и путь к уединенному отдохновению открыт; он дал себе волю, расслабился и перешел в то чистое, удивительное состояние, которое лежало за порогом. Через некоторое время ощущение исчезло, и он вновь склонился над доской, спокойный, отдохнувший, рассеянно размышляя, почему это учитель медлит и не делает вполне очевидный ход. Подняв глаза, он удивился, заметив что взгляд Отакэ-сан устремлен не на доску, а на его лицо.

– Что случилось, учитель? Я допустил ошибку?

Отакэ-сан продолжал внимательно изучать лицо юноши.

– Нет, Никко. Два твоих последних хода нельзя назвать особенно блестящими, но и ошибок в них не было. Однако… как ты можешь играть, если ты грезишь наяву, спишь с открытыми глазами?

– Сплю с открытыми глазами? Но я не сплю не грежу, учитель.

– Разве? Твои глаза смотрели куда-то в пространство, а взгляд был совершенно пуст. Делая ход, ты даже не смотрел на доску. Ты передвигал камни, глядя куда-то вдаль, в сад за окном.

Николай улыбнулся и кивнул головой. Теперь он понял.

– Ах, ну конечно. Я только что вернулся оттуда, где я обычно отдыхаю. Поэтому-то мне и не нужно было смотреть на доску.

– Объясни мне, пожалуйста, почему тебе не нужно было смотреть на доску, Никко.

– Я… а… ну, понимаете, я отдыхал.

Николай видел, что Отакэ-сан не понимает его, и это смущало мальчика, так как он полагал, что такой отдых обычен для всех людей.

Откинувшись на своем сиденье, Отакэ-сан положил под язык еще один мятный леденец, которые он постоянно посасывал, чтобы облегчить боли в желудке, возникшие в результате долгих лет жесткого самоконтроля и напряжения профессиональной игры.

– А теперь скажи мне, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что ты отдыхаешь.

– Мне кажется, “отдых” – не совсем подходящее слово для этого состояния, учитель. Но я не знаю понятия, которым можно было бы определить его. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил об этом. Но вам, должно быть, знакомо это ощущение. Это чувство, точно ты уезжаешь, не трогаясь с места. Это… вы понимаете… это перетекание во все, что тебя окружает и… постижение всех вещей.