Шифр Шекспира

Я постояла на пороге, определяясь с направлением поисков. В своей дарственной миссис Уайденер поставила жесткое условие: ни на кирпич не менять внешний облик библиотеки. Однако внутреннее переустройство — дело другое, на него она скрепя сердце согласилась, и потому к двадцать первому веку библиотека претерпела более чем дорогостоящую модернизацию. И все же я надеялась отыскать нужный отдел. Подсвеченная копия карты в углу подсказывала, что общий план хранилища остался без изменений.

По красной полосе на полу я прошла еще четыре пролета вниз, к самому глубокому из «уайденерских» подземелий. Пробираясь полутемными проходами меж стеллажей с забытыми знаниями, я очутилась у входа в длинный извилистый коридор, вдоль стен которого тянулись громадные трубы. В дальнем конце, за массивной железной дверью, находился тамбур с оранжевой ковровой дорожкой, ведущей к небольшому лифту, который спустил меня еще этажом ниже. И вот я переступила порог циклопического квадратного зала, наполненного ярким светом, где, как в заброшенном звездолете, что-то тихо гудело и фыркало.

Я сверилась с картой у лифта, еще раз осмотрела карточку Роз. Теи 390.160 — искомый номер. Секция «Теи» — театральной истории — ютилась в восточном углу комнаты. Я потрусила туда, замедляя бег, как только увидела буквы «Теи». Вот и полки подкатегории 390. Перегнувшись пополам, я стала отсчитывать корешки книг: 190,180,165,160, и… ничего — дыра, прямоугольник черного пространства. Я еще раз посмотрела на карточку, проверила номер стеллажа. Все верно, место то самое. Только на месте четырех томов зияет пустота.

Черт! Мне и в голову не приходило, что книг здесь не будет. Я побежала к компьютеру — вон он недобро мигнул мне из-за лифта. Через онлайн-каталог можно было отозвать книги у того, кто их взял, но на получение уйдет от недели до десяти дней — если повезет. А случись читателю уйти в академический отпуск, то и весь месяц. У меня и недели-то нет, не то что месяца. Чертыхаясь в уме, я набрала название в окошке поисковика.

Ответ вгонял в тоску.

«Не выданы», — упорствовал экран.

Я в расстройстве отправилась из подвала в абонемент, где студентка за стойкой предложила мне провести осмотр стеллажей.

— Осмотр стеллажей? — переспросила я, не веря ушам. — Вы хотите послать какого-то бедолагу перелопатить одиннадцать миллионов книг ради четырех?

— Всего три с половиной миллиона, — пожала плечами она. — Хотя своей вы скорее всего среди них не найдете.

Я задумалась. Что бы Роз ни открыла, читая «Елизаветинский театр», она наверняка сделала в книге пометку на этот счет — как обычно, выделила что-нибудь карандашом. Эта ее привычка превратилась в подобие тика, автоматического, как дыхание. Однажды я видела, как она, увлекшись погружением в историю иных культур, рисовала у себя на лбу. По слухам, ее даже выставили из Британской библиотеки за пометки в рукописи тысячелетней давности. Правда, бритты (в лице библиотекарей-педантов) оказались людьми великодушными и простили ее рассеянность, поскольку скоро пригласили снова. Время от времени Роз писала на полях, причем раз или два я видела у нее целые карандашные трактаты… Вот почему мне нужен был экземпляр, который она считала своим. Местный, «уайденеровский».

— Спасибо, — ответила я и, тяжело вздохнув, подписала заявку на осмотр стеллажей. На выходе в фойе замерла, раздумывая, куда идти дальше.

Я уже свернула направо — к выходу, как вдруг заметила в глубине широкую мраморную лестницу. По форме библиотека напоминает квадратный колодец, обрамляющий внутренний дворик; и в центре этого дворика возвышается куполоверхий мавзолей юного Гарри Уайденера. Правда, там покоится не прах, а его книги. С основным зданием его соединяет узкий проход. В мраморных недрах мавзолея была построена точная копия его кабинета из темного дерева. Туда ежедневно приносят живые цветы.

Я взбежала по ступенькам на просторную площадку из бледного, точно пергамент, камня. За арочным порталом в неоклассическом стиле открывался проход в полукруглую комнату, из которой можно было попасть в кабинет. Из-за двери виднелась темная обшивка стен, корешки книг за стеклом и красные, слегка поникшие гвоздики. Однако дальше я не пошла: моей целью было это полутемное фойе. В центре его на постаменте под стеклом лежали две книги, раскрытые на две стороны: первейшая из печатных книг, Библия Гуттенберга с ее мерной латынью, красными и голубыми буквицами и черной дробью строчных литер. Рядом с ней лежал — благодарение тонкому вкусу и толстому кошельку юного Гарри Уайденера — гарвардский том первого фолио,

В комнате никого не было: студенты нечасто сюда забредали. С открытого титульного листа смотрел Шекспир — копия знаменитой гравюры, на которой у него блуждающий взгляд, лоб, как у Шалтая-Болтая, и воротник-жернов, создающий иллюзию блюда с отрубленной головой.