Шифр Шекспира

Да, но каких именно? Жертв «золотой лихорадки» или серебряного бума? Калифорнийских? Колорадских? Аляскинских? Аризонских? Я потянулась за письмом. Вот же, в самом начале: «Не всякое золото блестит», — читаем у Гренуилла.

— Искал золото, — сказала я, тыча в строчку.

— Думаешь, он был золотоискателем?

— Я думаю, что искал он золото, а нашел кое-что другое. Здесь каламбур — парафраз пословицы «Не все то злато, что блестит», которая встречается у Шекспира в «Венецианском купце». Скорее всего ненамеренный, может, даже непонятый им самим. В любом случае это мелочи. Главное, что Гренуилл был старателем и читал Шекспира.

— Ты уверена? — спросил Бен. — Очень уж помпезно написано для того, кто полжизни ползал в забое.

— Ну, не все они были безграмотными! — возмутилась я. — Его приятель и вовсе был выпускником Гарварда. По крайней мере учился у Чайлда. Да и Гренуилл, должно быть, от него недалеко отстал. А будь они хоть безграмотными — это мало что меняет. Шекспира на старом Западе знали и любили, как сейчас — кино. Его язык был понятен каждому. Больше того, одичавший горняк, сидя у костра, мог без запинки цитировать «Ромео и Джульетту» или «Юлия Цезаря». Ковбои учились читать по его сочинениям, а лучшие актеры то и дело пускались вокруг мыса Горн в Калифорнию, чтобы в тряских фургонах доехать до рудников и сыграть «Гамлета» перед старателями. Хороший актер мог за месяц заработать там вдесятеро больше, чем за остальные одиннадцать на подмостках Нью-Йорка и Лондона, — на сцену частенько кидали самородки и мешочки с золотым песком…

— Отлично, профессор, — усмехнулся Бен.

— Не называй меня…

— Не нравится прозвище — веди себя иначе. Уже и сказать нельзя, что знание Шекспира не дает способности писать его языком! — Он взял письмо, проглядел по диагонали. — «Вы, сударь, слывете образчиком дивной мудрости…» По-твоему, старый горняк мог такое сочинить?

— А с чего ты взял, что он был старым? — возмутилась я. — Вспомнил чокнутого деда с кайлом из кино? — Чем больше я об этом думала, тем больше уверялась в своей правоте насчет рудников. — Сам-то можешь предложить что- то лучше?

— Нет, но мне не нравится, куда это может нас завести.

— Всего-навсего в Юту.

— В Юту? — Он прыснул. — Не первое, что приходит на ум в связи с Шекспиром. Да и с золотом — тоже.

— Сразу видно, ты не бывал на их Шекспировском фестивале. — Я провела рукой по полке. — Ты говорил, «Глобус» в Лондоне не к месту? Погоди, еще увидишь его в Седар-Сити, среди красных гор…

— Шутишь?

Я покачала головой.

— Думаешь, Гренуилл там играл?

— Его построили только в семидесятых. И я по-прежнему думаю, что Гренуилл искал золото. И об этом мы узнаем из Шекспировского архива Юты.

Назвать его архивом можно было с натяжкой. Он скорее походил на информационный центр, базу данных в ее старом понимании — сквозную картотеку всех имен, событий и мест, так или иначе связанных с Шекспиром к западу от Миссисипи. В коллекции архива были и скромные экспонаты, но, как известно, первопроходцы чаще выражали свою любовь к Шекспиру монументально — под стать грандиозным диким просторам, которые считали своим долгом покорить. В результате многое из названного в его честь — шахты, города, водохранилища, даже реки и горы — в запасник не попало. Что нельзя было собрать или скопировать, наносилось на карту.

— Там лучшая, по мнению Роз, научная коллекция во всей Северной Америке. — Я нагнулась, чтобы рассмотреть критические труды по Шекспиру на нижней полке, а найдя нужную книгу, выпрямилась и сунула ее Бену в руки. На обложке красовалась раскрашенная фотография актера в камзоле и ковбойской шляпе, стоящего в классической Гамлетовой позе с черепом в руке. Овальный снимок располагался поверх современной фотографии Долины Памятников. «Шекспир на Диком Западе» называлась она, а чуть ниже стояло имя автора: «Розалинда Говард».

— Ее новая… то есть последняя, книга. Она работала в этом архиве, а я ей ассистировала — по крайней мере сначала. До того как мы разминулись.

Тем незабываемым летом я ради нее колесила по прериям, взбиралась в горы, спускалась в ущелья, собирая любопытные байки и воспоминания о спектаклях древности. Эти три месяца изменили мою жизнь, хотя и не так, как надеялась Роз. Стоя на пыльной сцене театра Лидвилля, что в Колорадо, — поблекшей, обветшалой, как и сам город, я произнесла слова Джульетты: сначала шепотом, потом громче, до тех пор, пока они не отозвались эхом в темноте. Тогда-то меня и осенило понимание того, насколько отличается Шекспир сценический от Шекспира книжного.

Осенью студенты, у которых я вела занятия в рамках лекционного курса Роз, попросили помочь им в постановке «Ромео и Джульетты», и я согласилась. А весной мы уже репетировали «Двенадцатую ночь».