Шикарная женщина бьет тревогу

Это была воплощенная в реальность кухня для загородного дома из каталога «Неккерманн». Цвета золотистой сосновой коры, полный блок с посудомоечной машиной, двумя невысокими шкафчиками, обеденным столом из массива сосны, обитыми поропластовыми мягкими стульями — все вместе тысяча семьсот шестьдесят девять евро. Иными словами, кухню художника я представляла себе несколько более роскошно — не такой бежевой и обывательской. К тому же она была стерильно чистой: ни пятнышка жира на плите, ни остатков чайной заварки в раковине, ни крошек на плиточном полу. Я могу это сказать с полной достоверностью — я придирчиво всю ее проверила, пока кофеварка, булькая, делала свое дело. В свое оправдание должна заметить, что удалось установить: кухня Зигги была далека от бункера, в котором могут храниться материалы для шантажа.

— Ты скоро там? — послышалось через прихожую.

— Иду, иду!

Ладно, может, кухня досталась Зигги вместе с квартирой. Разве он не писал, что в основном живет в Тоскане? Может, никто с того времени, как он въехал сюда, на кухне ни разу и не готовил. Да, точно, так оно и должно быть. Единственной альтернативой была неприятная мысль, что, возможно, все кухни так и выглядят. И только моя захламленно-замызганная кухня является бесславным исключением.

Я понесла поднос с кофейным сервизом и ассортиментом пирожных в мастерскую. По пути я позволила себе сделать маленький крюк и потихоньку осмотрела гостиную, ванную и встроенный шкаф в прихожей. Ни дневника, ни фотографий. Может, он схоронил эти вещи у себя в мастерской? Я переступила порог.

— Сейчас кончу, поставь поднос на стол! — От Зигги, который склонился над чем-то разложенном на полу, наблюдалась только невероятных размеров задница.

Вот скажите честно: разве при словах «мастерская художника» вы не представляете себе просторное помещение с окнами во всю стену на южную сторону? Светлое, от слегка неряшливого до полного хаоса? Пахнущее свежей краской, с высокими стеллажами и бесчисленными кисточками из волосков горностаева меха, за которые бы Винсент ван Гог отрезал себе и второе ухо? Или не так? Ну, а я что говорю!

Значит, и вы так же разочарованно вертели бы головой из выреза хиппи-блузы, как и я в тот момент. Это была комната, которую при планировке архитектор без сомнения предназначал под детскую. Не особенно большая, приятно сумрачная. Зигги пришлось даже днем зажечь две уродливые неоновые лампы под потолком.

Слева от двери стоял журнальный столик с двумя креслами из клееных древесных отходов, справа — старомодный буфет со стеклянными дверцами, на котором были разложены разные тюбики. Другой меблировки в комнате не было. Как не было и возможности спрятать изобличающие бумаги. Оставалась только спальня.

Посередине на полу лежал холст больше человеческого роста, покрытый страшной разноцветной мазней. Зигги склонился над ним с огромным тюбиком в руках и принялся давить. Горчичного цвета субстанция червеобразно струилась на полотно из маленького отверстия тюбика. Чем-то этот монстр напоминал упаковку для всей семьи «Lowensenf extra scharf»[60]. Да и червяки пахли горчицей.

— Эй, Зигги!

— Да?

— Это горчица?

Он кивнул.

— А теперь не мешай мне концентрироваться. Я придаю своему произведению «финишинг тач»[61].

Чего он там придает? Ну, да ладно. Он поливал свою картину горчицей. И это искусство!

Я села в кресло и налила себе кофе.

— Значит, абстракции снова в моде? — спросила я, чтобы хоть что-то сказать.

— Абстрактное искусство никогда не выходило из моды! Только абстрактное — искусство, всякий реализм — пошлое ремесло, — пояснил Зигги. — Ретрограды, которые и сегодня все еще пишут предметно, просто не врубились, жалкие неудачники.

Я подумала о «Ревущем олене» и «Цыганке» над нашим с Урсом футоном. Может, и не особо красивы, и уж точно не искусство, зато не воняют закусочной.

— Я приступаю! — Я с удовольствием умяла оба земляничных пирожных.

Зигги углом пустой тубы нанес еще несколько штрихов по горчичным червям, потом выпрямился во весь рост и радостно воскликнул: «Готово!».

— Класс! — промямлила я с полным ртом.

Зигги выбросил в помойку тубу, вернулся с баллончиком освежителя воздуха и поверг комнату в аромат «Альпийской свежести». После чего у меня пропал аппетит.

Зигги со вздохом облегчения плюхнулся во второе кресло.

— Эта картина для выставки? — осведомилась я.

— Да. Завтра в банке «Вальденбух».

— Класс! — лицемерно изобразила я восторг.

Зигги гордо кивнул и улыбнулся. А может, он вовсе и не улыбался, а только выглядел так, потому что как раз отправил в рот шварцвальдское пирожное с вишней целиком, и уголки его губ просто вздернулись кверху.

— Вкусно! — выплюнул Зигги.

Я выгнулась верхней частью туловища как юный слаломист, когда он не хочет угодить под луч лазера. И все-таки половинка вишни попала мне в мочку.

— Хух! Извини! — снова выплюнул Зигги и, наклонившись через журнальный столик, попробовал рукавом своего комбинезона смахнуть вишню из ямки над моей ключицей.

— Зигги, можно тебя спросить?

— Все, что хочешь, золотко, — заверил он и проглотил то, что еще оставалось во рту.