Шикша (СИ)

   - Ну, нету у меня анестезии, нету, - беззлобно проворчал Колька и обрезал нитки, - Так что сейчас еще повязочку сделаем и можешь идти спать. Но старайся на эту сторону не переворачиваться.

   - Так мы сейчас еще в баню пойдем, - влезла Аннушка.

   - Какую еще баню? - не понял Колька и даже марлю резать перестал.

   - Которую Митька сейчас топит, - простодушно пояснила Аннушка, - сперва мы с Зойкой и Ниной Васильевной сходим, а потом мужики пойдут. Как обычно. Мы же всегда быстро моемся, это вы до утра там сидите, спирт трескаете и песни поете.

   - Горелова в баню не пойдет, - категорическим голосом отрезал Колька. - Я ей только швы наложил, воспаление еще не прошло, у нее полголовы разхерачено, а ты её сейчас в жару потащишь и что потом будет, понимаешь?

   - Пальму будет искать? - прошептала Аннушка, бледнея.

   - Молодец, - кивнул Колька и обернулся ко мне, - мыться теплой водой можно. Голову не мочить, пока не разрешу.

   - И как долго? - расстроилась я.

   - Недели две, как минимум, - ответил безжалостный Колька. - А там посмотрим.

   - Но я же не могу столько волосы не мыть, - чуть не расплакалась я, - У меня уже вся голова чешется невыносимо и зудит. Скоро сплошная короста будет.

   - Ну так не надо тогда было голову разбивать, - отмахнулся Колька и добавил категорическим тоном, - Всё. Я сказал - две недели.

   Аннушка сочувственно вздохнула.

   - А можно вас тогда попросить? - сказала я Кольке, - Вы не могли бы сбрить мне все остальные волосы?

   - Да ты что? - охнула Аннушка. - Лысая что ль будешь?!

   - Волосы и так грязные, - ответила я, - а за две недели будет еще хуже. Отмыть я их потом вряд ли смогу, а грязь в рану занести вполне можно. А так я всё равно ведь буду в платке ходить.

   - Хм, логика тут есть, - согласно кивнул Колька, опять доставая опасную бритву, - Точно не передумаешь?

   - Брейте, - вздохнула я и наклонила голову.

   Буквально через минут тридцать я уже шла следом за Аннушкой, сверкая свежевыбритой головой с белой марлевой повязкой в разводах от зелёнки, и была похожа на раненого красногвардейца. Еще и уши у меня оказались оттопыренные, так что вид я имела совершенно придурковатый. Во всяком случае именно так мне сообщил доктор Колька, когда завершил процедуру моего кардинального преображения.

   Кстати, как поведала мне Аннушка Петровна, Колька оказался совсем не доктором, а фельдшером, но иметь даже такого врача в экспедиции - большая удача.

   А помыться, я таки помылась. Правда в баню мне ходить Колька категорически запретил, но Аннушка велела Митьке притащить ведро горячей воды на полевую кухню и там, за ширмочкой, я вполне себе неплохо помылась.

   Уф, какое же это блаженство, когда ты не мылся много-много дней, наконец, пройтись по себе мочалкой с мылом "Ландыш", оттирая всю многодневную въевшуюся грязь, до скрипа. Колька, кстати, дал мне пузырек зеленки и велел после помывки намазать все ссадины и порезы. А пузырек потом вернуть ему.

   После помывки я, чисто вымытая и абсолютно довольная, выносила грязную воду в тазу вылить на улицу. Для этого нужно было пройти через всю полевую кухню.

   Полевая кухня у нас в лагере представляла собой огромный военный шатер (или палатку), растянутый ближе к лесу. Внутри был длинный предлинный грубо сколоченный стол и две длинные-предлинные такие же скамьи. В начале шатра был вход для людей, в конце шатра - вход для Аннушки, небольшой столик, печка и куча всевозможной кухонной всячины, разобраться с которой могла только сама Аннушка. Этот уголок при желании отгораживался от общего пространства плотной брезентовой шторой. "Чтобы дым не лез людям в глаза", - как объясняла Аннушка Петровна. В дождливые дни полевая кухня служила избой-читальней для всех членов экспедиции. "Красный уголок", как её все называли. А в очень холодные дни там топили печку и можно было немного погреться.

   И вот в этом закоулке я и помылась, предварительно отгородившись шторой, чтобы если кто-то случайно забредет - меня не увидели.

   И вот выношу я, значит воду, для этого я открыла штору и выхожу в общее помещение, держа в руках таз с грязной мыльной водой. И тут мне прилетает из полумрака (лампа была в моем закоулке только):

   - Горелова!

   От неожиданности я взвизгнула, рука дрогнула, и грязная вода выплеснулась из таза. По закону подлости - прямо на женщину, которая меня окликнула. Та заорала в ответ.

   В общем, когда на наши вопли сбежались все, картина на полевой кухне представляло собой довольно унылое и малоэстетичное зрелище: в темноте посреди кухни стоят две бабы друг напротив друга, одна мокрая словно курица, а у второй лысая голова перетянута куском марли в зеленке, и обе с перепугу орут дурниной.

   - Тьху ты! - констатировал общее отношение Колька. - Ну ладно у Гореловой от удара по голове мозгов не осталась, но вы-то, Нина Васильевна, с какой целью весь народ сейчас перепугали?

   Мужики захохотали. Обидно, я скажу так, захохотали. А мокрая Нина Васильевна смерила Кольку уничижительным взглядом, молча развернулась и вышла.

   В результате осталась отдуваться перед коллективом я одна.