Шикша

Митька как увидел, так возмутился. Из моего рюкзачка были безжалостно выброшены — рубашка, зубной порошок, шампунь, кусок мыла, крем для лица, тёплая жилетка, ситцевая косынка, записная книжка, карандаши и линейка. Он немного подумал и выложил ещё и фотоаппарат. Зато мой спальник отдал нести мне.

Меня такой расклад совершенно не устраивал, но и спорить с Митькой не хотелось, поэтому я схитрила: вырвала пару листочков из блокнота и взяла карандаш-огрызок, сунула их в карманчик энцефалитки. И вместо куска мыла прихватила малюсенький обмылочек, который Аннушка уже сто раз хотела выбросить, но всё руки не доходили. Жилетку надела на себя, благо дул довольно-таки холодный ветер. Косынку повязала на шею, как бандану.

Ну, хоть что-то спасла, и то ладно. В дороге всё пригодится, это я уже точно знаю по опыту.

Мы вышли из лагеря. Идти предстояло долго: пока я «прохлаждалась» в городе и в Кедровом, прошли затяжные дожди, ручей вышел из берегов и часть территории, в том числе и та, по которой прошлый раз возвращалась я, оказалась сильно затопленной. Поэтому, после недолгих раздумий, мы решили идти кружным путём. Так хоть дольше, зато безопаснее.

Первые километры мы шли, весело переговариваясь. Митька рассказывал какие-то анекдоты, шутил, я в нужных местах смеялась, стараясь подстроиться под его шаг.

Погода, как я уже говорила, особо не радовала — с запада дул противный пронизывающий ветер, норовя забраться под одежду и выморозить до костей. Я порадовалась, что одела на себя вязанную жилетку, так было значительно теплее.

С увалов мы начали спускаться вниз, и Митька подал мне руку. Я сначала не поняла, замешкалась, но он усмехнулся:

— Здесь крутой склон.

Я взялась за его руку. Ладонь была горячей, шершавой от мозолей.

Внезапно нога моя поехала на влажноватой траве и, если бы не Митька, я бы точно с размаху ухнула бы вниз. А так он придержал.

— С-спасибо, — с перепугу хрипло поблагодарила я, пытаясь отдышаться.

— У тебя неудобные резиновые сапоги, — резонно заметил он. — Вот у меня — в самый раз, хорошие… сцепление с травой нормальное. А у тебя — насмешка одна. Да и великоваты они тебе, раз нога туда-сюда болтается.

— Тебе легко говорить, — вздохнула я, — а у меня проблема — нету таких сапог моего размера. Хорошо, что хоть эти удалось найти.

Митька ничего не сказал, дальше мы шли в молчании.

Травянистая растительность, которая состояла из мятлика, тимофеевки и овсяницы луговой (остальные виды я не знала) постепенно менялась на осоки. А запах сухой гвоздики сменился на крепкий аромат багульника. Я сперва не обратила внимания, но потом под ногой чвакнуло, затем — ещё раз, и ещё: мы вступили в болото. Оно было не сильно топким, нога погружалась в сизо-зеленоватую жижу примерно по щиколотку, но, в отличие от болота с белокрыльником, это было чвакающе-засасывающее болото, где каждый шаг давался с трудом, приходилось буквально выдирать ногу из жижи. Так мы брели довольно долго, где-то часа полтора, ещё и проклятого ветерка, на который я сердилась наверху, не было и табуны мошкары буквально облепили меня и коллективно грызли, даже сетка энцефалитки не спасала никак. Я дышала, как загнанная лошадь, пот стекал уже не ручьями, а реками, струился по спине, нижняя рубашка промокла и противно липла к телу, было капец жарко. Я задыхалась. Уже тысячу раз я пожалела, что натянула тёплую жилетку на себя: что наверху было благом, сейчас превратилось в ад.

А гадскому Митьке всё нипочём. Мало того, что идёт в одной тонкой рубашке, закатав рукава по локти и никакая мошка его не трогает, так ещё и разулся, резиновые сапоги притачал к рюкзаку, штаны подкатал до колен и идёт себе спокойно — на чавкающую грязь ему явно фиолетово.

В одном месте Митька остановился, сверяясь с компасом, и закрутил головой, определяя дорогу. Я остановилась, хрипло дыша, легкие гудели, как кузнечные меха. В ушах бухало. Взглянув на край болота, я обессиленно застонала — мы прошагали только половину пути.

Божечки, я же еще столько не выдержу! Хотелось сесть прямо в болото и никуда больше не идти. А гадский Митька, увидев моё состояние, заметил:

— Имей в виду, Зойка, я ещё выбираю в болоте самые сухие участки, и иду из-за тебя медленно. Был бы я сам, я бы уже со следующего увала спускался.

Я мучительно застонала. Митька смилостивился:

— Ладно, ещё минуту отдыхаем. И сам, гад, засвистел под нос какой-то бравурный мотивчик.

Чтобы протянуть время (мне минуты было мало), я спросила:

— А почему ты не устаешь?

— Я мужчина, если ты ещё не заметила, — обличительно хмыкнул Митька.

— Мужчины — тоже люди, — философски отметила я, — и тоже устают. Вот мы шли прошлый раз тоже по болоту, так все эти мужчины, особенно из новеньких, шли гораздо хуже, чем даже я. А ты — нет.

— Моя профессия накладывает отпечаток, — расплылся в мальчишеской улыбке Митька.

— Но у них такие же профессии, — удивилась я, — что я рабочих и техников для геологических работ не видела? Такие, как все. Ну, может, пьют только больше, а так-то ничем не отличаются.