Шёпот ветра (СИ)

— Ясно, — я выпрямилась и зачем-то отряхнула и без того чистые коленки. Настойчивый взгляд музыканта — нервировал. Не зная, куда себя такую нервную деть, я гордо прошествовала к покосившейся деревянной скамейке, что стояла в тени абрикоса, и села.

Тяжелые пакеты так и остались лежать у калитки.

От одной мысли, что мне придется тащиться с этими баулами в непосредственной близости от Паши, ноги превращались в желе. Нет уж! Лучше я пока так. В сторонке посижу. На птичек погляжу. Не будет же Краснов торчать здесь вечно?

«И зачем он приехал?» — не удержавшись, я всё-таки посмотрела на парня. И, разумеется, в ту же секунду встретилась с ним взглядом. Щеки запылали, а сердце, окончательно взбесившись, отчаянно загрохотало в груди. Сдавшись, я отвернулась первой и запрокинула голову к небу. Прямо надо мной, на тонких ветках, угрожающе покачивались ярко-оранжевые абрикосы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍«И здесь абрикос. Преследует он нас, что ли?» — перед глазами, будто нарочно, всплыла картинка из прошлого, где Пашка, улыбаясь, вертит в руке маленький зеленый плод и говорит о том, что хочет быть со мной. Он тогда сказал мне, что мы ничего не потеряем…

Почему же у меня такое ощущение, будто я потеряла всё?

— Уезжай, — повернувшись к парню, устало попросила я. На душе вдруг стало до того тоскливо, что захотелось расплакаться. Не думала, что видеть его вновь будет так невыносимо.

— Сколько лет прошло, а ты все такая же упрямая, Сватова, — Паша отпустил кота на пол и спустился с крыльца. Я напряглась, приготовившись в любой миг сорваться с места. Но бежать мне пришлось не от Краснова, а к нему.

Я толком не успела ничего сообразить, как Пашка, преодолев в несколько шагов двор, потянулся за тяжеленными пакетами…Ноги сами понесли меня к парню.

— Стой! Тебе же нельзя! — выкрикнула на ходу. Ветер засвистел в ушах, а длинные косы лязгнули по спине. — Дурачок! У тебя же там рана разодеться! Стой, кому говорю! — я резко затормозила и вцепилась в крепкие запястья парня. В памяти вновь всплыл тот жуткий июньский вечер и залитая алой кровью белоснежная худи… От избытка чувств меня затрясло.

Пакеты тотчас рухнули на землю.

— Хорошо, — Паша поднял руку и осторожно коснулся моей щеки, стирая влажную дорожку. И я с некоторым удивлением обнаружила, что плачу. — Не буду, — пристально глядя в глаза, прошептал он, утирая пальцами мои слезы. А я, не выдержав, вдруг уткнулась носом ему в грудь и разрыдалась.

— Китти-Кэт, ты чего?

— Я тогда так за тебя испугалась! — комкая в пальцах его футболку, всхлипывала я. — Думала, что она тебя…Что ты…

— А я-то уж как испугался… Но, если честно, ты меня сейчас пугаешь намного больше. Шшш… Ну чего ты, Кэти? Всё хорошо. Правда, всё хорошо… — растерянно шептал Паша, поглаживая меня по голове. Слезы, от такого простого и интимного жеста, полились с новой силой.

— Ла-адно, — парень шумно выдохнул, крепче кутая меня в свои объятия. — Знаешь, о ком я написал «Крылья»? Эта песня о тебе, Кэти. Как и «Километры». Как и «Айсберги». Как и чертова прорва песен и стихов до этого, и после. — О тебе, Кэти: подари мне крылья. Подари. Нарисуй мне звездами Вечность. От тебя мне так тесно в груди. Бесконечно… Бесконечно…

Паша пел, щекоча своим дыханием мой висок. И я постепенно расслабилась. Слезы исчезли так же неожиданно, как и появились.

«Вот бы и вправду стоять так вечность», — мечтательно подумала я, до того было хорошо и спокойно в его объятиях. Но с Красновым о спокойствие приходилось разве что мечтать:

— Я запал на тебя еще в четырнадцать лет, Сватова, — оборвав песню на полуслове, неожиданно признался музыкант. — Вот не повезло, да? Как можно влюбиться в ту, которая запросто может оставить тебя помирать в больнице? Или ту, что бросается под пули направо и налево, и приказывает всяким психопаткам стрелять в нее? Или…

— Да ну тебя! — сделалась мне обидно. Вечно Краснов всё портит. А я еще страдала по нему как помешанная… — Что-то по тебе не скажешь, что ты при смерти. К тому же, мы — расстались! — гордо заявила и не менее гордо выпуталась из чужих объятий.

— Вот так новость! — деланно удивился Пашка. И даже ресницами похлопал для эффектности. — Что-то я не припомню такого.

— Но как же… — смутилась я, упоминать наш последний разговор не очень и хотелось.

— Или ты предлагаешь отправить все мои песни в топку? — заломив смоляную бровь, насмешливо спросил музыкант.

— Какой же ты…

— Необыкновенный?

— Неадекватный! — сердито поправила я и, не выдержав, широко улыбнулась. Губы Паши изогнулись в ответ. А меня накрыло.

Я люблю его. Люблю так отчаянно и безумно, что едва могу вынести расстояние между нами.

Люблю. Люблю. Люблю.